– Ничего.

– Совсем ничего?

– Совсем, – говорю я упавшим голосом.

– Ну и наплевать мне на ваших с ним художников! – кричит Ленка, и лицо у неё становится некрасивым и злым. – Знать никого не хочу! И тебя тоже! Что ты ко мне пристала?

Я стою, прислонившись к косяку двери, смотрю на её красное, залитое слезами лицо и молчу. Мне Ленку жалко.

…Проходит время. И на поэтическом клубном вечере среди других выступает Ленка. Она появляется на сцене в короткой юбочке и белой кофте с отложным воротником. Густые волосы распущены по плечам и отливают в луче света перламутром. Блестят глаза, порозовели щёки. Она читает тонким, нежно дрожащим голосом: «Нас потянуло на романтику, На незнакомые слова. Нас потянуло на ромашки, А вдоль дороги лишь трава…»

1985

Июнь выдался на редкость знойным. На улице плавится асфальт, и женские каблуки оставляют в нём круглые глубокие вмятины. Сверху кажется, что тротуар сплошь покрыт оспинами. У автоматов с газировкой очереди. В городском транспорте все стараются сесть на теневую сторону. Жара.

Мы стоим в прохладном вестибюле школы, около сваленных в кучу рюкзаков. Занятия окончены, табели с оценками – на руках, впереди три месяца последних летних каникул.

– Все в сборе? – оглядывает нас учитель физкультуры Николай Николаевич.

– Все! – нетерпеливо галдим мы.

Николай Николаевич, или сокращенно Кол Колыч, молод – всего два года назад закончил педагогический; сухощав, белобрыс и щедро покрыт веснушками, за что имеет вторую кличку – Рыжий. Ему поручено отвезти нас на туристский слёт школ района.

Мимо, постукивая острыми каблучками, идёт наша англичанка.

– З-з-драст, Валентина Андреевна! Поехали с нами!

Валентина замедляет шаги.

– С удовольствием, но мне экзамены у выпускников принимать надо.

– Жаль, – притворно сочувствуем мы, откровенно радуясь при этом, что нам ничего не надо сдавать.

Кол Колыч смотрит в сторону и поддевает носком ботинка рюкзак. Ленка Гаврюшова, первая сплетница класса, уже все уши прожужжала нам о том, что между Валентиной и Кол Колычем «что-то есть». Вот и смотрит наш учитель в сторону, пытаясь обмануть бдительность воспитанников.

– Счастливого пути! – машет рукой Валентина.

Кол Колыч, забыв о конспирации, завороженно смотрит на её розовую ладошку и не трогается с места.

– Пойдёмте, Николай Николаевич, – дёргает его за рукав Витька Егоров. – На электричку опоздаем.

В дороге наш педагог поёт под гитару песни, по большей части лирические, протяжные, и часто вздыхает. А мы смотрим на мелькающие за окном деревья, лужайки, кусты – ослепительно зелёные и свежие, на разноцветные домики за окном, болтаем и постоянно хохочем, не потому, что видим или говорим что-то очень смешное, а потому, что молоды, здоровы, счастливы и жизненная энергия бьёт в нас ключом, как вода в горячем кавказском ключе. Впереди купание в озере, ночёвка в палатках, танцы под репродуктор, укрепленный на сосне. А что ещё в шестнадцать лет надо?

На соревнования по туристской технике нас с Морковкой не взяли. Морковка – моя одноклассница. Настоящее её имя – Лариса Морковина, но так она числится только по классному журналу. Мы же вспоминаем об этом только тогда, когда Ларису Морковину просят к доске. А так: Морковка и Морковка. Лариска, как все толстушки, добродушна и поэтому не обижается.

Морковку не взяли на соревнования из-за её пышных форм.

– Под тобой верёвка может оборваться, – сказал Витька Егоров, только что избранный капитаном нашей сборной. – Оставайся и вари с Дашковой суп. – Он солидно откашлялся. – Это тоже ответственно.

– Гусь лапчатый, – сказала Морковка, – это под тобой оборвётся! Сам и вари.