– У вас есть «список смертников»? – спросил Казинс, чтобы произвести впечатление на собеседника, хоть и не понимал, зачем ему это. Имелось в виду: я хоть и сотрудник прокуратуры в немалом ранге, однако знаю, как копы набирают очки. Фикс, однако, никакой подоплеки в вопросе не уловил. Вытер руки, вытянул из заднего кармана бумажник и стал перебирать его содержимое.

– Четырнадцать, – сказал он и протянул список Казинсу, который, прежде чем взять, тоже вытер руки.

На вдвое сложенном листке бумаги с напечатанными внизу словами «Фрэнсис Хавьер Китинг» имен значилось не четырнадцать, а гораздо больше – около тридцати, наверно, но половина была аккуратно зачеркнута и тем самым как бы знаменовала служебные успехи Фикса.

– О господи, – сказал Китинг. – Столько покойников?

– Почему покойников? – Фикс взял листок и проглядел перечеркнутые имена. – Ну да, кое-кто уже на том свете. А остальные либо масть сменили, либо завязали, либо сгинули куда-то. Да какая разница: так или иначе выбыли.

В дверном проеме возникли две пожилые дамы, в нарядных «церковных» платьях, но без шляпок. Когда Фикс повернулся к ним, они синхронно ему помахали.

– Бар еще открыт? – спросила та, что была пониже. И для полного правдоподобия даже икнула, отчего ее подруга зашлась смехом.

– Моя матушка, – сказал Фикс, а потом представил и вторую даму – крашеную блондинку с веселым открытым лицом: – Моя теща. А это – Эл Казинс.

Казинс снова вытер руку и протянул поочередно одной и другой:

– Берт, очень приятно. Что будем пить, леди?

– Что осталось, то и будем, – ответила теща. Лишь туманный намек на красоту дочери угадывался в ее осанке, в строгой манере держать плечи, в линии длинной шеи. До чего же бесчеловечно обходится с женщинами время.

Казинс взял первую попавшуюся под руку бутылку – это оказался бурбон, и, смешав его с соком, наполнил два стаканчика.

– Отличная вечеринка получилась, – заметил он. – Там все еще идет веселье до упаду?

– Я думаю, все просто заждались, – сказала мать, принимая стаканчик.

– Ты ненормальная, – ласково сказала теща.

– Вовсе нет, – возразила мать. – Я – предусмотрительная. И тебе советую.

– Чего заждались? – спросил Казинс, передавая дамам следующую порцию.

– Крещения, – пояснил Фикс. – Мама боялась, что малышка умрет некрещеной.

– Она что – болела? – удивился Казинс. Сам он воспитывался, как принято говорить, в лоне епископальной церкви, хотя давно отошел от нее. И насколько он помнил, усопшим младенцам полагался рай, даже если они не успели воспринять таинство крещения.

– Она здорова, – ответил Фикс. – Вполне.

Мать пожала плечами:

– Да откуда ты знаешь? Неизвестно, что происходит внутри грудного младенца. Тебя и твоих братьев окрестили, когда вам не было еще месяца. А этой девочке, – обратилась она к Казинсу, – скоро год. На нее даже не налезла наша семейная крестильная рубашечка.

– В этом, конечно, все дело, – сказал Фикс.

Мать, снова передернув плечами, одним глотком расправилась со своим коктейлем и, будто в недоумении, встряхнула опустевший бумажный стаканчик. Льда в нем уже не было, а меж тем только он заставляет людей пить помедленней. Казинс взял у нее стаканчик и наполнил снова.

– Ребенок сейчас с кем-то? – сказал Фикс, и это прозвучало не вопросом, а утверждением.

– Кто с кем-то? – переспросила мать.

– Ребенок.

Полузакрыв глаза, она призадумалась ненадолго, потом кивнула, но ответила вместо нее – без уверенности в голосе – теща:

– С кем-то.

– А вот как это так получается, – заговорила мать, потеряв интерес к ребенку, – что мужчины весь вечер торчат на кухне, выжимают сок, смешивают… однако им и в голову не приходит приготовить чего-нибудь поесть? – Она уперлась взглядом в сына.