– Там тебя директор звал. Какие-то проблемы с твоим аттестатом.

– Что? – тут же поднимает она глаза. – Где он? Куда идти!?

– Пойдем, провожу! – киваю в сторону банкетного зала, где сцена стоит.

– Ну так давай быстрее, – шагает она вперед, как солдат на плацу, а я за ней. Поворачиваю башку, а Глеб тычет на кладовку, где хранятся микрофоны. Киваю, обгоняю Васнецову и направляю ее движение. Бежит так, словно что-то важное упустить может.

Ну все правильно. Мой член будет самым важным событием в ее никчемной жизни.

– Ну… – нужно же поговорить типа, интерес проявить. – Куда собралась поступать?

– В медицинский, – отвечает глухо, продолжая вышагивать сквозь толпу, почти раскидывая всех острыми локтями.

– Мм, – снова поворачиваю голову, потому что жжет щеку… – Медсестричка, значит…

Мы уже уходим за сцену, где местная группа играет банальную песню «Куда уходит детство». Ну, можно сказать, актуально, потому что сейчас детство Васнецовой закончится.

– Медсестричка – это медсестра, а я врачом буду. Где директор?

– Ну так вон, тут он, – показываю на дверь, которая оказывается открытой.

– Там же темно. Что за развод… – не успевает она сказать, когда я просто хватаю ее за кофту и легко затаскиваю в темноту.

Света от уличных фонарей тут хватает, чтобы увидеть животный страх на ее бледном как смерть лице. Она шумно дышит, сжимает кулаки.

– Что за тупая шутка? Ты считаешь это смешным?

– Ты сама со мной пошла, – наступаю, чувствуя, как ее страх рождает во мне то самое желание, которое я в себе искал. Его должно хватить, чтобы член встал и вошел в сухую дырку.

– Потому что ты сказал, что… – заикается она. Всегда заикается, когда волнуется. Сколько раз ржали над ней, когда к доске выходила, не сосчитать. – Что, что тебе нужно?!

– М-м-мне? От-от-от тебя? Ничего, Васнецова, совершенно ничего, – издеваюсь, налетаю резко, толкаю к полкам, с которых валятся микрофоны и провода. – Да не дергайся ты, быстрее все пройдет.

– За-за-зачем? Го-господи! За-зачем ты это делаешь?! – кричит она, ударить хочет, но я резко верчу ее спиной к себе, а дергающиеся руки перевязываю проводами. – Не-не-не надо! По-по-пожалуйста, не надо.

– Извини, Васнецова, ничего личного, – под ее истошный крик задираю тяжелую юбку, тут же стягивая колготки и трусы с дико извивающихся бедер. Шлепаю по тощей заднице, чтобы не крутилась, и тут же вижу, как по светлой коже разливается алое пятно.

В свете фонарей этот контраст кажется еще более ярким. Этот вид заставляет собственную кровь взбунтоваться, устремиться прямо в пах.

Предвкушение захлестывает, кажется, что сейчас взорвусь.

Васнецова дергается, как рыба в силках, зовет на помощь, заикается, но песня «Куда уходит детство» и крики выпускников не дают и шанса на то, что кто-то ей поможет. Я лишь хватаю ее за русые волосы, задирая голову.

– Там сейчас такой шум, что тебя все равно никто не услышит… Так что расслабься и получай удовольствие…

– По-по-попробуй только, ты сядешь, понял меня! По-понял! Я-я-я заявление на тебя напишу-у-у, и на этот раз богатый папочка не выручит тебя, – кричит она, а я по заднице шлепаю. Сука…

– Заткнись!

– А ч-что, не так? А может его позовешь, а то вдруг один не справишься… – тварь! Хватаю волосы сильнее, почти сдирая скальп…

– Тварь! Ты ничего обо мне не знаешь! – второй рукой горло сжимаю, чувствую, как под тонкой кожей бьется венка… Она задыхается, и я отпускаю, даю откашляться, но только лишь за тем, чтобы сжать тощее бедро, кожу, снова сделать больно…

Ладонь простреливает приятным теплом, а крик Васнецовой разливается по коже мурашками.