Как минимум, она не срывала бы на мне злость и обиду за то, что я вообще родился.

Может, даже сильнее любила бы.

А может, я уже хочу невозможного.

Это все пустой город, ужин на одного, который я готовлю каждый вечер, потому что совершенно нечем заняться.

Каждый вечер мы переписываемся с Юлей из-под фэйкового аккаунта на фэйсбуке. Говорим о чем угодно, обсуждая все на свете. Каждый вечер привязывает меня к ней еще сильнее. Только ее голос скрашивает пустую квартиру, а улыбка светит так ярко, как солнце, которое уже не заглядывало в Питер недели четыре.

У Юли строгий режим. Тренировки выматывают ее, и она засыпает часам к одиннадцати. Держать ее дольше только потому, что мне кажется, что в целом мире я один, эгоистично. У нее есть планы, будущее, карьера и главное — в ней нуждаются и ею искренне гордятся другие люди.

Преподаватели, которые дают ей напоследок все и даже больше. Театры, которые сдержанно интересуются ее планами. Отец, который дал ей все это, несмотря на то, что не понимает балет.

И я, который ничего не может, кроме как отнять у нее невинность, а потом накормить пельменями.

Или в другом порядке?

Решающее воскресенье все ближе, и я начинаю гуглить рецепты, воссоздавая в памяти, как готовила тесто ее бабушка. Я был рядом, но какие-то моменты все равно упустил, пока, развесив уши, слушал историю балета про смертного принца и фею.

Мудака-принца в этой истории я понимаю лучше всего. Тоже пытался совсем не касаться Юли, но вот к чему это привело. В полночь с четверга на пятницу я замешиваю пробное тесто и мечтаю совсем не о пельменях.

В субботу я оббегаю половину магазинов в поисках подходящего мяса, потому что рынки закрыты карантином. Готовый фарш, разумеется, не беру.

Только притащив куски индейки и свинины, понимаю, что дело гиблое.

У меня нет мясорубки.

Но зато полно дури и свободного времени.

За грохотом, с которым я рублю фарш, даже пропускаю первый звонок домофона. Расслышав второй, сердце взмывает к горлу. Вдруг это Юля приехала на день раньше, а у меня ничего не готово?

Нажимаю на домофон, и сердце тут же падает к моим ногам, притворяясь дохлой мышью.

На пороге стоит Платон.

— О, так ты дома, Кость?

А я стою, с поднятой трубкой, и глупо притворяться, что нет, вообще-то никого дома нет. Надо было не отвечать совсем. А теперь уже поздно.

— Да. Заходите… Тридцатая квартира.

Говорю и сам же стучу себя по лбу. Платон помнит, какая квартира.

Бросаюсь на кухню с горячим желанием убрать следы зарождения пельменей, но оглядывая разгром, понимаю, что быстро сделать это не удастся.

Вспоминаю, как Платон искал на собственной кухне чайник. Может, он просто не поймет что происходит, но для надежности лучше  запру дверь. Поговорим в гостиной.

По пути, захватив ключи, стряхиваю следы муки с футболки, потом открываю.

Платон сразу занимает весь коридор, как входит. Ему в нашей (или только моей теперь?) квартире явно тесно. Может, поэтому он так быстро согласился на мамин переезд. Он как атлант, которому приходится снимать пальто, при этом немного поддерживая потолок.

Когда нас готовили к манифестам против операторов сотовой связи, из-за пропаганды Платон, которого я не знал его лично, казался мне чуть ли не мировым злом. Я думал, мама нашла в нем деньги, статус и только. Когда я увидел его дома, с Юлей, когда послушал разговор с матерью на даче, то увидел совсем в другом свете. Обычный мужик, который занимается бизнесом ради людей, которых любит.

— Ну привет, Кость. Давно не виделись. Чем занимаешься?

Я обещал не врать, самому себе обещал, потому что заврался по уши. Платон сейчас испытывает мою новую жизнь на прочность, сам того не подозревая.