– Что это у вас? Какая прелесть! Меня зовут Людмила.

И все такое…

История женитьбы тоже небезынтересна, но мы ее пока опускаем и возвращаемся на мост, где продолжает висеть вопрос: «Кто она?»

Времени на ответ у Механика было немного: он положил себе на ответ дистанцию до берега.

То, о чем я хочу рассказать, в этот отрезок времени не укладывается, и я думаю, пусть этот текст будет написан в стиле рэгтайма, то есть, если перевести на русский язык, в стиле разорванного в клочья времени. Приятнее звучит слово «лоскут», чем «клок», поэтому можно вольно толковать рэгтайм как лоскутное время.

Мы спокойно разрываем время и устремляемся к тем самым едва сохранившимся шести страницам старого текста.

«Мне сорок два года. Я холост. Точнее, я ушел от жены в канун Олимпийских игр в Мюнхене. Мы шли по мосту к Воробьевым горам, она, не видя, какая вокруг красота (светило солнце, ветер клены гнул, река светилась чешуею ряби), говорила мне слова, которых я боялся, хотя они ничего не меняли ни в моей жизни, ни тем более вокруг меня. Она подозревала. Не без основания. Но слова говорила не для того, чтоб выяснить истину (так написано, беда!) и что-то решить, но чтобы выработать у меня чувство вины, и без того развитое сильнее других чувств. Осознанная мною вина должна была, по ее предположению, утвердить меня в невозможности что-нибудь изменить в наших отношениях. Я и не собирался менять. Женщина, которой тогда увлекся, была, если честно, второй в моей жизни. К этому времени мне было тридцать три (!) года. Я прошел институт физкультуры, университет, бесчисленное количество спортивных сборов и вечеринок с веселыми девчонками. А жена оказалась первым случаем. Модель медсестры – второй. Правда, до этого была преамбула, о которой я расскажу, потому что она многое объясняет в жизни Механика и моей.

А пока о Модели – медсестре. Что это было? Внешне, если кто находит Жаклин Кеннеди привлекательной, Модель ее превосходила. Широко поставленные глаза, пухлые, но твердые губы, опыт, который она не скрывала. Она вообще мало что скрывала и, будучи замужем и имея сына от первого брака, нисколько не учитывала возможные осложнения в семье из-за наших или любых других отношений. Думаю, что больные (не говоря уже о врачах) ее любили за веселый нрав, умение и резкость, за которой угадывалось сочувствие без сантиментов.

В редакции старой (подчеркиваю) “Комсомолки”, в отделе спорта, часто появлялся шахматный обозреватель Виктор Хенкин, фронтовик и остроумец. Он рассказал историю, как одному шахматисту, прекрасно игравшему и на фортепьяно в четыре руки с женой, правильному семьянину и весьма сдержанному в страстях на сборах, выпившая компания гроссмейстеров привела в номер достойную, но в страстях несдержанную весьма взрослую дочь их товарища. Заперев дверь, жизнерадостные гроссмейстеры продолжили выпивать и играть в преферанс в качестве подготовки к турниру. Утром на свежую голову шахматисты задумались, так ли удачна была шутка, и им стало стыдно. Они мрачно сидели в холле, ожидая выхода к завтраку их товарища. Дверь номера открылась, и на пороге появился сдержанный в страстях гроссмейстер и вчерашний семьянин.

– Ребята, – сказал он. – Спасибо! Всю жизнь меня сексуально обкрадывали.

Сказать “всю жизнь” не поворачивается язык. Я полагал, что она впереди.

– Уверена, что у тебя кто-то есть, – говорила жена метрах в сорока от окончания моста.

Я отнекивался, и это придавало ей силы и веры в правоту своего поведения. Да она и была права по-своему. Сейчас мне трудно вспомнить, что она хотела. Наверное, чтоб я сказал, что люблю ее одну и никогда никого не полюблю. Потом, спустя много лет, будучи формально холостым, я придумаю формулу и припишу ее одному из выдуманных героев, Собакину. “Мои измены – единственная гарантия супружеской верности”. Но тогда у меня не было полного права на эту фразу. И этой фразы не было.