Вера тут не в то да сё,
А конкретно в то, что это
Наше, в смысле, наше всё,
И надежды больше нету.
Перспектива не ясна.
Но когда беспечной птичкой
Расщебечется весна,
Я надеюсь по привычке.
Зарокочут соловьи,
Встанет ночь в дверном проеме.
Никого не будет в доме,
Кроме правды и любви.
«Он укатил, и дождь погас…»
Он укатил, и дождь погас,
Остались только бесцветный гул
И темнота, в которой, как во всех прекрасных
Стихах, мерцали время, зеркало и стул.
Не будем важничать – мы тоже
Еще пока
Окружены похожими предметами,
Белеющими ночью, как река.
Не будем унывать – мы тоже,
Как те и тот,
Наматываем шарф, выходим из подъезда
И раскрываем зонт.
В конце концов, лет через двести-триста,
Как обещал Антон,
Жизнь изумительная, новая, прекрасная
Обступит всех живых со всех сторон.
«Все парусиновое: ветер, пиджаки…»
Все парусиновое: ветер, пиджаки,
Фанерные перегородки, отраженье
Плакучей ивы в зеркале реки,
Надежды и сомненья.
Усталый счетовод бросает долгий взгляд
На пляж, где слишком жарко, слишком грязно.
Как можно отдыхать под этот гвалт?
Как это может нравиться?.. Неясно.
А впрочем, кто я, чтоб судить других,
Суди себя, другие неподсудны,
Подумал он, и пляжный гам утих,
И зной ушел… Но думать очень трудно.
«Счастья было много-много…»
Счастья было много-много,
А теперь тю-тю.
Тварь дрожащая тревога
Делает кутью.
Рис, изюм, немного мёда,
Можно чернослив.
Равнодушная природа
Смотрится в залив.
Слышен чаек крик сердитый,
Комариный смех.
Где защита? Нет защиты.
Удалили всех.
Удалили, поселили
Непонятно где.
Серебристый призрак пыли
Ходит по воде.
Люди в отпуске
Мнемозина взмахнет покрывалом,
Ничего не имея в виду,
А тебе уж великое в малом
Замаячит на тихом ходу.
В этом акалептическом мире
Даже вера и та не к лицу.
Тут не Нилус, а просто четыре
Человека в сосновом лесу
В дачной вечно-зеленой свободе,
С пляжным плохо надутым мячом
Вот гуляют, журча о погоде
Или, можно сказать, ни о чем.
Эта встреча не тянет на чудо
И вообще ни на что, а тогда
Почему ж ты застыл, как Гертруда
Со зрачками известно куда?
Скоро небо совьется, как свиток,
Горы дрогнут и тронутся с мест,
Звезды рухнут на землю, а ты тут
Про какие-то дачу и лес.
Алина Витухновская
Здесь северный ветер
Здесь северный ветер
Глотает дыряво
Утробный январь,
Пылесосный Кащей.
Нордической дичи
Тотальное право
Отменится тварью
Неясных кровей.
Природа вещей
Позолоченным счастьем,
Трусливым мещанством
Преодолена.
Кошмарный Кащей
Жаждет душную ясность
В хаосе бесстрастном.
И ясность дана!
И тля человечья
Нуление смысла
Уже изловчилась
Червячно извлечь
Из вечности, где
В паутине повисла
Свастично-распятая
Русская речь.
Чужим языком
С азиатским прищуром
Разносит Предатель
Площадную ложь.
И спит пьяным сном
В пасти русского сюра
В дурной благодати
Безумный Гаврош.
Растленный народец —
Плененные орды
Гнильцы раболепной
Да тли хохломской.
Сосет леденец
На коленях урода
Блаженный младенец,
Зачатый тобой.
Он в потную гниль
Выдыхает брожение,
Густой аромат
Неформатной тщеты.
И мертвых ваниль.
И тревожное тление.
И Родина – ад.
И виновен лишь ты.
Умри, лиса, умри
Промолчу как безъязыкий зверь.
Чтоб узнать, что у меня внутри,
Разложи меня как тряпочку в траве,
И скажи: «умри, лиса, умри».
Покатились по лесу глаза,
Чтоб на себя не посмотреть.
Ты сказал: «умри, лиса, умри».
Это значит – нужно умереть.
Промолчу как рыба и мертвец,
Чтоб тебе спокойно говорить.
Разложив меня как тряпочку в траве:
«МРИЛИСАУМРИЛИСАУМРИ».
Ржавым будущим по мне прошлась коса.
Полумесяц вынул острый нож.
Все сказали мне: «УМРИ, ЛИСА, УМРИ, ЛИСА».
Все убьют меня, и ты меня убьёшь.
Я уже не слышу голоса.
Если хочешь, всё же повтори:
«РИЛИСАУМРИЛИСАУМРИЛИСА
САУМРИЛИСАУМРИЛИСАУМРИ»
Не узнаешь своего лица,