Лена поменялась в лице. И я увидела в ее глазах самое ужасное, что только могла представить, – жалость! Она хотела обнять меня, но я вскочила из-за стола, поспешно натянула пуховик, в два шага оказалась на улице и решительно пошла на автобусную остановку, еле сдерживая слезы и стремясь быть еще незаметнее, чем обычно.

В рюкзаке настойчиво звонил телефон. Я не отвечала – знала, что это Лена. Возможно, потом. Наверное. Когда-нибудь.

Дома я дала волю чувствам и рыдала в голос, стоя в ванной у большого зеркала и адски придирчиво разглядывая каждый недостаток своей внешности. Переводя взгляд с перекошенного рыданиями лица на неудачную прическу, потом на рыхлый живот. С каждым разом завывая все громче и громче, я в конце концов сорвалась на истерику, села на пол, опершись на боковину ванны спиной, и орала до хрипоты, наплевав на то, что соседи могут услышать.

Так прошел час или два, или пятнадцать минут, кто его знает, но потом слезы высохли. В горле ужасно першило. Я нехотя поднялась с пола и, стараясь не смотреть в зеркало, чтобы не разреветься снова, поплелась на кухню, чтобы вскипятить чайник и потом тихо жалеть себя, вспоминая, какая я уродина.

Через полчаса старательных страданий, я пошла в коридор, достала телефон, увидела восемнадцать пропущенных звонков от Ленки, тяжело вздохнула и набрала ей.

– Прости меня, прости, пожалуйста! – причитала подруга. – Я не хотела, правда! Откуда мне было знать, что ты так к себе относишься?! Для меня ты хорошенькая, добрая, милая, симпатичная…

Я молчала. Я не знала, что сказать. Никогда я так не думала о себе. Никогда так никто не говорил обо мне. Я всегда видела в себе только недостатки, с детства.

Лена еще много хороших слов обо мне сказала, но я их будто не слышала, как если бы это говорили не обо мне, а о ком-то мне совершенно неинтересном. Я ей не верила. Наверное, она сказала это из жалости, чтобы я, такая бедненькая-несчастненькая, не расстраивалась. Пусть это расскажет зеркалу и моему отцу! Ничего нет во мне хорошего. Ни-че-го!

– Окей, – грустно сказала я.

– Что окей? – удивилась Лена.

– Все нормально, – ровным голосом сказала я. – Давай, пока. Увидимся завтра.

Я положила трубку и без сил легла на диван.

***

Я сижу в аудитории. Через пару минут начнется лекция, но преподаватель еще не пришел. Студенты проходят на свои места, многие из них уже подготовили тетради и ручки и были заняты перепиской в телефоне, просматривают соцсети и, смеясь, обсуждают интернет-мемы.

Я безучастно смотрю на пустую доску и, вытянув руки перед собой, верчу пальцами ручку. Вдруг вижу, что в аудиторию входит Макс Ковалев. Его появление вызывает у меня что-то вроде испуга. Я поспешно отворачиваюсь, надеясь, что он не заметил мой пристальный взгляд. Хватаю рюкзак и делаю вид, что ищу что-то очень важное. Потом поднимаю глаза и все-таки встречаюсь с ним взглядом. Он просто ищет свободное место, это совпадение. Внезапно я чувствую, что с моим телом что-то происходит. Оно начинает раздуваться и увеличиваться, щеки выпирают настолько, что глаза стали узкие-узкие, руки распухли, пальцы напоминают сосиски. Я в ужасе, но сдерживаю вырывающийся крик, чтобы не привлекать внимания. Инстинктивно я стараюсь сдержать руками увеличивающиеся бока и раздувающийся живот. Больше всего мое тело сейчас напоминает убегающее из кастрюли тесто. И он это видит, и все уже заметили! Вдруг я понимаю, что на парте передо мной лежит огромная гора бургеров, картошки-фри, пиццы и другого фастфуда. Все смотрят на меня сначала в недоумении, а потом начинают показывать пальцами на еду, на меня, снова на еду, и хохотать. Все, кроме Макса. Он смотрит спокойно, без осуждения, без улыбки даже. Мне хочется провалиться сквозь землю, испариться, исчезнуть, только бы не быть там сейчас. Я закрываю лицо руками, пригнув голову, как будто меня будет не видно, если я так сделаю. Гвалт нарастает, переходит в истерический, срывающийся на визг, смех. Я зажмуриваюсь, и, не выдержав напряжения, кричу, что есть силы. Смех резко смолкает. Я несмело открываю глаза.