Дилейни резко повернулся к ней:

– Странный? Я бы не сказал. Возможно, он слишком тихий для парня его возраста, мало общается со сверстниками, но я не сказал бы, что он странный. Что конкретно ты имеешь в виду?

Знала бы она сама, что конкретно имеет в виду, подумала София. Ей нечего было предъявить, кроме внутреннего чувства, которое шептало ей: мальчик не вполне нормален.

– Просто у меня такое ощущение… – Она помедлила, но продолжила: – Иногда мне чудится в нем что-то зловещее. Зачем он всегда ходит в темных очках? Как будто хочет скрыть от всех свои истинные намерения. Вокруг него такая аура…

Дилейни не мог больше слушать эту дребедень. У него голова разрывается от срочных дел, а тут какие-то абстракции – ауры и ощущения!

– Прекрати, ради бога! Это в Джее что-то зловещее? Не выдумывай. Парень как парень. Ничего… особенного в нем нет.

София на минуту замолчала, но тревога не давала ей свернуть разговор.

– Его мать была со странностями… Ведь это правда, Флойд?

Дилейни помрачнел.

Со странностями, да уж! Мягко говоря.

Хэрриет предстояло психиатрическое освидетельствование, и ее наверняка признали бы душевнобольной, если бы она не выбросилась с одиннадцатого этажа гостиницы в Лос-Анджелесе. И хотя с того рокового дня прошло двенадцать лет, при воспоминании о нем Дилейни до сих пор передергивало.

Он старался не думать о годах совместной жизни с Хэрриет. Справедливости ради надо сказать, что их первый год прошел беззаботно и весело. Хэрриет была красивая, заводная и к тому же богатая. От нее захватывало дух. Да, у нее всегда была склонность к эксцентричности, но поначалу это было скорее забавно. Любой мало-мальски проницательный человек заметил бы в ее поведении намек на психическую нестабильность. Но Дилейни не отличался проницательностью.

Ее внезапные слезы, беспричинные приступы ярости и всплески истерического веселья лишь добавляли ей очарования в его глазах: какая необыкновенная, непредсказуемая женщина! Ей нравилось разгонять автомобиль до предельной скорости; временами она впадала в тоску и никого не желала видеть; а то вдруг ее куда-то несло, как будто что-то толкало ее изнутри… Но все это Дилейни объяснял ее неординарностью.

Джей родился через год после свадьбы, и Хэрриет сразу передала его кормилице. Ребенок ее не интересовал. Со временем у нее развилась такая стойкая неприязнь к сыну, что Дилейни поместил его в интернат и устроил так, чтобы мальчик не приезжал домой на каникулы.

Постепенно психическое состояние Хэрриет ухудшалось. Друзья Дилейни давно поняли, что она душевнобольная, и только сам Дилейни, с головой ушедший в работу, по-прежнему не замечал опасных симптомов. Счастливая пора их семейной жизни давно осталась в прошлом. Теперь в редкие часы наедине друг с другом они неизменно ссорились, но и это его не настораживало: такова жизнь, счастье не может длиться вечно.

Однажды вечером ему все-таки пришлось очнуться и посмотреть правде в лицо. Ужасное прозрение!

Даже сейчас, двенадцать лет спустя, у него заходилось сердце, если его внезапно настигали воспоминания, хотя он и бежал от них.

В тот вечер он поздно вернулся из студии в свой роскошный особняк в Беверли-Хиллз и сел перечитывать сценарий нового фильма.

Хэрриет расположилась в дальнем углу гостиной, она была угрюма и молчалива. Он пытался с ней заговорить, но она не отвечала. Мысленно пожав плечами, он выкинул ее из головы и сосредоточился на сценарии.

Так прошел примерно час, и вдруг он что-то почувствовал – какое-то невероятное, звенящее напряжение пронизало все вокруг. Он посмотрел в дальний конец комнаты, где сидела Хэрриет, но там ее уже не было. Напротив него на стене висело большое зеркало, и то, что он там увидел, ему не забыть до скончания дней!