Нахмурился Владимир. И такими сердитыми глазами на Васю поглядел, что Вася даже напугалась…

– Ты думаешь, что в театре все только на ноги твои и глядеть будут?… А что выше, то хоть рогожным мешком прикрой?

– Не понимаю, Володя, чего ты обозлился?

– Обозлишься тут с вами, с государственниками… Жизнь завели все равно что монастырь или тюрьма… Ни утехи тебе, ни приличного платья, ни дома-то настоящего… В клетке живи, воду пей, бурду хлебай, в рубищах щеголяй… Да я в Америке и в безработицу лучше жил…

– Так ведь все сразу же нельзя!.. Сам знаешь – разруха…

– Убирайся ты со своей разрухой!.. Организаторы нашлись!.. Сами развалили, а как начнешь налаживать, кричат: буржуем заделаться хотите? Подай назад!.. Жить не умеете! Потому и развал идет… Не для того я революцию делал, чтобы этакую жизнь вести!

– Так разве мы для себя революцию делали?

– А для кого же?

– Для всех.

– И для буржуев?

Что глупости говоришь! Ну, конечно, не для буржуев! Для рабочих, для пролетариев…

– А мы-то, по-твоему, кто? Не рабочие? Не пролетарий?…

Спорили, спорили, чуть в театр не опоздали.

Идут по улице, грязь весеннюю месят, Владимир впереди, шагает крупно, молчит; Вася еле за ним поспевает.

– Да не шагай ты так, Володька!.. Запыхалась вся.

Остановился сердито. Дождался Васи. Тише пошел, а молчит.

В театре Владимир знакомых встретил: ними все антракты провел. Вася одна сидит.

Не было радости ей в театре. Зачем вечер потеряла? Завтра вдвое работы…

Незадолго до отъезда Владимира съезд открылся. Хоть Владимир и не делегат, а на съезде присутствует. Споры шли, группировки образовались. Владимир с Васей идет; с душой в группировку ушел. Приятелей забросил. Теперь неразлучны Вася и Владимир. Вместе на съезд, вместе со съезда. Дома обмозговывают выступления. У Васи в комнате теперь народ толчется, из группировки. Резолюции пишут. Машинку притащили. Владимир за машинистку. Бодро так работают. Дружно. Сплочены все. Волнуются, спорят… А то и хохочут. По-молодому, без причины. Сама борьба нравится, увлекает.

И Степан Алексеевич с ними. Сидит, бороду свою седую, купецкую поглаживает да ласковыми, живыми глазами на молодежь поглядывает. Василиса все с ним шушукается. А он ее ценит. «Черепок, – говорит он, – у ней недюжинный». А к Владимиру будто охладел. Вася это подметила. Больно ей. За что? И Владимир его невзлюбил в этот раз.

– Очень уж елейный твой Степан Алексеевич… Ладаном от него несет. Не боевой коммунист. Подпольник, и больше ничего.

Группировка Васи провалилась. Но голосов собрала больше, чем ждали. И то победа!..

К концу съезда Владимиру срок отъезда настал. Опять разрывается Вася: тут мужа в путь-дорогу снаряжай, а тут еще съезд не закончен…

А все-таки на душе у Васи светло. Опять чувствует она: муж не просто муж, а товарищ. И гордится им – много он группировке помог. Товарищи отпускать его не хотели.

– Ну, Васюк, прощай!.. Остается мой воробей под крышей один-одинешенек… Некому ему теперь поскулить на свои неудачи. Зато никто мешать тебе в работе не будет…

– Да разве ты мне мешал? – обняла его Вася за шею, ласкается.

– Сама говорила, что муж время твое берет… На хозяйство жаловалась…

– Не поминай про то!.. Без тебя хуже. И голову к нему на грудь запрятала.

– Ты не муж мне только, ты товарищ. За то так и люблю тебя.

Нежно распрощались. По-хорошему.

Но как проводила Вася Владимира да на съезд поспешила, вдруг почувствовала: а все-таки как ни хорошо вместе, одной свободнее. Пока милый тут, все мысли двоятся, дело-то промеж рук идет. А сейчас она опять вся тут, в работе. Работа да отдых. С мужем и сна-то нет настоящего.