– Но папа и мужчины… они же вернутся!

– Куда им возвращаться? Никто не знает, где они и когда вернутся… Мужчины!

Тетка тряхнула головой.

– Ладно. Сейчас мы должны… – ее взгляд упал на Азрика. – Тебе надо уходить, милый, – тихо, совсем другим голосом сказала она. – Они вернутся за тобой. Тебе надо бежать!

– Куда бежать?

– Не знаю. И не говори мне, куда ты пойдешь, чтобы я не могла рассказать об этом тем, кто за тобой гонится. Папс… бери его с собой. Он ведь был с тобой, когда все произошло. Чтобы это ни было – он разделил с тобой это проклятие.

Азрик изо всех сил пытался сдержать слезы.

– Наши козы… я оставил их в овраге. Там, где вы вчера собирали можжевельник.

Тетка кивнула.

– Гювенд, дай ему лепешку из тех, что мы собрали. Только не касайся его. Пожалуйста.

Его маленькая сестра завязала в чистую тряпочку две лепешки, вызывающе посмотрела на тетку – та отвела взгляд. Из глаз Гювенд лились слезы. Азрик принял, прошептал ей:

– Держись, дочь Измана и Фато! Держись, сестра!

Из его глаз тоже текло. Он собрался с духом, встал и поклонился – сначала своей семье, которая перестала быть его семьей, потом – разоренной стоянке за холмами. Повернулся и пошел прочь.

За его спиной тихо всхлипнула маленькая Гювенд. На нее никто не шикал.

Аполлинору было плохо. Уже четыре дня в этих горах. Он опоздал на встречу, на которую нельзя было опаздывать, он не поймал того, кого надо было поймать. Куртии словно растворились в траве – поздним утром они нашли овраг, в котором собрались уцелевшие, и все – их следы терялись. Одни говорили, что они ушли на север, другие, что на юг, можно было спорить до хрипоты, но ни к чему это не приводило. Чернозубый требовал – да-да, требовал, не просил – денег для найма еще пары десятков человек, чтобы проверить все направления.

А у Аполлинора разболелась голова. Ему хотелось домой.

Чернозубый снова торчал рядом, когда он устанавливал треножник, клал на его чашу тщательно подготовленные дрова и поливал их маслом. Масла, кстати, осталось совсем мало. Пришлось несколько раз цыкнуть на своего помощника – и только после того, как тот с независимым видом отошел, Аполлинор посыпал масло чудодейственным порошком и чиркнул кресалом.

Занялось сразу и сильно. Через несколько секунд послышался голос.

– Что у тебя? Поймал мальчишку?

– Нет, о величайший! Они растворились как вода в океане…

Эпитет Аполлинор придумывал долго, помня о склонности своего патрона к поэзии. Но ожидаемого впечатления не произвел.

– Так я и думал. Ты совершенно бесполезен!

Аполлинор повесил нос, заметив, кстати, что Чернозубый хоть и стоит поодаль, как велено, но изо всех сил тянет шею и пытается услышать хоть обрывки разговора.

– Я готов отдать свою жизнь за вас, о величайший…

– Мне не нужна твоя жизнь, червяк! Мне нужен мальчишка!

– Но Солнцеликий, ведь вы… вы можете увидеть его… сами! Ничто не скрыто от ваших глаз!

В ответ раздалась тирада, смысла которой Аполлинор не понял, но по ее эмоциональной окраске догадался, что и богам свойственно сильные переживания выражать руганью.

– Мне действительно ведомо все, – успокоившись, сказал Аполлон. – Мне ведомо будущее. И в нем я вижу, что если ты не найдешь для меня мальчишку, то получишь такое наказание, которое…

– Не могу себе представить, – с отчаянием воскликнул Аполлинор. – Но какой смысл пугать меня тем, что я не могу даже представить? Лучше скажите – где я могу найти этого мальчишку! Куда он пошел?

Некоторое время был слышен только треск прогорающих дров. Аполлинор гадал, насколько он перешел границы и насколько близко к нему неведомая напасть. Но раздавшийся голос Аполлона, как ни странно, был спокоен.