– Отрекаешься от порочащих связей? – ядовито поинтересовался Юрий Иванович.

– Мне не от чего отрекаться. Я его видел, но мы не были знакомы.

– А что твой приятель говорил о нем? – спросил Коля.

– Ничего существенного. Мамаша его могла сказать, мол, дегенерат снова оставил свет в туалете. Обычные коммунальные дела. Я в их отношения не вникал.

– Сейчас придется вникнуть, – сказал Коля.

– Извините, товарищи, – подала голос редакционный профорг Жанна Боровик, и голос ее задрожал от волнения, вызванного ответственностью момента. – Я согласна с Николаем Карповичем в том плане, что время либеральное, но позицию комсомольской газеты нам, слава бо, пока никто не давал указивку менять.

Она любила украшать речь украинскими словами вроде этой «указивки». Это был жаргон национальных кадров, с которого они, однако, никогда не переходили на украинский целиком, хоть он и был для них родным. Родной, да не официальный.

– Поэтому, – продолжала волноваться Жанна, – тут очень важно не удариться в лирику. А Дмитрий как раз склонен к этому. И это прекрасное качество для его очерков, а такой острый, критический материал я бы дала подготовить Саше.

Саша Плинтус был восходящей звездой отечественной журналистики. О том, что его очередной материал опубликовали «Собеседник» или «Комсомолка», говорили больше, чем собственно о материалах. Признание центральной прессы придавало его писанине такой вес, что обсуждение ее было равносильно проявлению злобной зависти.

– Ну, лирику мы отожмем, – заметил Юрий Иванович, профессиональный, в первую очередь, редактор. – Итак, Митрий Михалыч. – Это тоже был их жаргон – по отчеству и на «ты». – Я думаю, что за это дело возьмешься именно ты, и я объясню почему. Речь идет о самоубийстве. Соседи в этом случае – главный источник информации. Если придет незнакомый человек, здрасьте я из газеты, ответ будет: «Выбачайте, ничого не чулы». Поэтому нужен кто-то, кого они знают. Это – ты. И надо еще будет связаться с одним нашим товарищем из комитета. Николай Карпович даст тебе необходимые детали. Лады?

Взгляд у Плинтуса, до сих пор щипавшего свои реденькие усики, погас. Он поднялся, а за ним и остальные стали отодвигаться от стола.

Я прошел за Колей в его кабинет. Коля сел за стол, я – напротив него.

– Так я не понял, ты мне дашь телефон этого товарища или… Как я его найду?

Коля не стал торопиться с ответом. Он демонстрировал мне, что он начальник, а я – подчиненный. И, стало быть, должен ждать. Устроив руки на столе, он внимательно смотрел на меня, словно раздумывая над тем, как ответить лучше. Потом взял за края лежавший перед ним блокнот и подвинул чуть вперед. На сантиметр. А потом на полсантиметра назад. От этой претенциозности меня снова чуть-чуть стало укачивать. Он же, добившись своего, снова сложил руки вместе. Интересно, его кто-то научил этому трюку или сам придумал? Начальники, которым не хрен делать на работе, любят придумывать всякие штуки, чтобы действовать на нервы подчиненным и заодно изображать сосредоточенность и занятость. Наконец он сделал движение головой вперед, видимо, чтобы подтолкнуть к выходу долго назревавший ответ:

– Они тебя найдут.

– Как?

– Главное, не волнуйся.

– А я не волнуюсь.

– Не волнуешься?

– А должен?

– Тебе видней.

– Нет, я не волнуюсь.

– Так в чем дело?

– Просто хочется знать, с чего начать.

– С чего начать? – Не отрывая от меня взгляда, он снова поправил блокнот. – Я должен учить тебя азам журналистской профессии?

В наступившей тишине я ощущал, как силы покидают меня. Как они просто стекают по ножкам стула на пол, просачиваются в трещины между половицами, пропитывают перекрытия и набегают тяжелыми каплями на лампы, под которыми сидят этажом ниже мои коллеги из «Знамени».