– И болезнь у неё довольно тяжёлая, – продолжал он. – И знаете, что она у меня попросила, если вдруг умрёт, не доехав до этой злосчастной больницы? Розу. Одну-единственную розу.

В тот момент я почувствовал себя максимально скверно. Я уже почувствовал, как столбы моральных устоев начали медленно трещать по швам и разваливаться, засыпая мою душу под обломками.

– Так неужели вы не можете продать мне одну розу?

– Вы сейчас серьёзно? – спросил неожиданно я. – Не врёте?

– Чистейшая правда, – мужчина положил руку на сердце и блаженно закрыл глаза. – Богом клянусь.

– Не стал бы я разбрасываться такими клятвами.

– Ну и пусть, всё равно Бог помог бы моей жене, если бы он существовал. А так… я могу говорить о нём всё, что угодно, пока кто-нибудь не докажет его реальность.

– Неплохая позиция, – я взял трость в руку и подошёл чуть ближе. – Но что будет, если окажется, что бог есть? Что вы тогда сделаете?

– Наверное, стану молиться, как и все, – тот пожал плечами, затем поправил свой пиджак. – Когда бог приходит во плоти, ничего другого на ум и не приходит. Так вы продадите мне розу?

Секунду я колебался, но понимал, что буду выглядеть бездушным скотом, если не продам её. Нельзя было падать в глазах людей, особенно в таком маленьком и замкнутом кругу взаимоотношений и чувств. Здесь все друг друга знают, и слухи разлетелись бы как горячие пирожки. И эта дилемма заставила меня на секунду задержаться прямо перед аккуратным срезанием стебля.

– Сколько я вам должен? – спросил мужчина и открыл дипломат.

– Сколько дадите. Это же… от чистого сердца, – сказал я.

Тот недолго покопался во внутренностях своего кожаного друга и извлёк оттуда две бумажки по сто марок.

– Вы щедры, – я положил деньги на тумбу рядом с кроватью. – Спасибо.

– Это вам спасибо, вы мне жизнь спасли, да и моей жене тоже, – мужчина закрыл дипломат и, аккуратно взяв розу, пошёл на выход. На пороге он развернулся и, кивнув, удалился.

А я остался один. Без части себя. Без розы.

Было бы странно, если бы я никогда не задумывался о прошлом. Оно преследовало меня постоянно, пряталось тёмным туманом между грязноватыми зданиями, переливалось светом окон домов, что неотрывно следили за мной, сочилось сквозь коллекторы, откуда я чувствовал такой чужой и такой знакомый запах отчуждённости и смерти. Казалось, всё наполнено прошлым, весь мир впитывал эту субстанцию, превращая жизнь обычного человека с камнем на сердце в настоящий кошмар.

С запада шли серые тучи. Песчаные заросли нашего захолустья приняли этот цвет и понемногу начинали сливаться с серым полотном, откуда каждые пару минут доносился грохот. Сверкали молнии.

Ветер усиливался, и мне пришлось закрыть окно, чтобы не навредить герани, одиноко стоящей на окне. Даже розы от прохладного летнего бриза дрожали и готовились опасть. Я не мог этого допустить. В руках дрожала лейка, и с каждой минутой чувство тревоги обуревало меня: хотелось поливать цветы дни напролёт, лишь бы они не засохли, но вовремя понимал, что так делать нельзя.

Тот мужчина, что приходил днём… он всё ещё всплывал в моей голове размытым пятном. Не знал я, чем он меня так зацепил, но его сверкающая лысина надолго врезалась мне в память, да и дипломат его был довольно неплох. Он купил розу для своей больной жены. Кто-то скажет, что это благородство. Кто-то – что любовь. Но я сказал бы, что это всего лишь жалость. Он любил её, да, но только потому, что не хотел, чтобы она умерла, будучи обиженной на него, на его возможные измены и прочие провинности. Эта роза была разменной монетой прощения. И цена этой монете – две сотни марок.