А тут ещё мысли в голову лезут не самого приятного качества, которые навевает эта пролежень под тобой в этой кровати. Ведь у тебя дома кровать уже в нужных местах тобой примята, а здесь, как минимум, и Мила Андаревна надеется очень, что всё новое, а как максимум, и лучше об этом даже не думать, то уже примято такой горой лишнего незнакомого для тебя веса чьего-то, берущего массой, а не качеством тела, которое ведёт себя чересчур уж естественно, самонадеянно и бывает чрезмерно самовольно, когда спит в кровати без присмотра, что Миле Андаревне прямо за себя становится противно, что она позволила себе не иметь при заселении в виду такие жуткие обстоятельства дел, когда ей приходится прикладывать свой изящный в зад в ту матрасную провалину, куда в своё прошлое время помещал свой зад прежний постоялец, великовозрастный и душный Демьян Абросиевич.

А Мила Андаревна, не только знать не знает никакого там Демьяна и тем более Амбросиевича, как самый раздутый её воображением вариант вот такого временного её соседства с этим пришлым постояльцем этого номера – а она дура, и не поинтересовалась на административной стойке, кто до неё занимал этот номер, – а она совершенно не предполагает знать его. И ей скорей противно будет о нём что-либо ещё знать, когда она своим задом ощущает, какой бескомпромиссный Демьян ко всему чего он касается, в том числе и своим задом человек. И он не только надувает свои щёки, демонстрируя таким образом какой он обстоятельный человек, но и позволяет себе то, чем его наградила сверх меры природа, своей естественностью, которая так и выпирает из него, как впереди, так и сзади. А всякое излишество, отлично знает Мила Андаревна, ежедневно превозмогающая в себе желание съесть хоть чуть-чуть лишнего и сладкого, к чему ведёт. К несварению желудка, а затем ко всему тому подследственному, отчего даже спустя время становится душно и невмоготу Миле Андаревне.

В результате чего она начинает метаться на кровати, сбрасывая с себя все буквально одежды. И вот такое удивительное дело с ней и вокруг неё происходит. Всё произошедшее с ней сейчас буквально на её глазах, никем замеченным проходит, – а этого никогда, сколько она себя помнит цельной натурой, не было, обязательно кто-нибудь при вот таких делах с ней присутствовал, – и всё это приводит Милу Андаревну в чуть ли не отчаяние. – Неужели пришёл тот самый момент, когда я никому не буду нужна?! – обратилась чуть ли не к небесам Мила Андаревна, вскинув вверх руки.

Но оттуда, куда она обратила свой взор, не вняли её просьбе о помощи, и не протянули руку помощи (и хорошо, а то Мила Андаревна ещё сильней напугалась бы, до самых смертельных мурашек), и Миле Андаревне ничего более ужасающего не пришло на ум, как взять и постучать в стенку своего номера, ожидая, наверное, что хоть там не глухие люди живут и откликнутся на крик её души и составят ей компанию. Но и здесь её ждало полное безразличие и равнодушие к её судьбе, и Мила Андаревна в первые быть может в своей жизни, провела вечер одна у себя в номере.

Но как по выходу из номера ею вдруг выясняется, то в соседнем номере всё-таки кто-то живёт, и этот человек, как бы она на его счёт вчера много злого не пророчила и ненавещевала, вполне себе милый и рассудительный человек в сторону верного своего воспитания и понимания того, на что нужно обратить своё внимание в этой, честно сказать, не всегда приятной жизни, и Мила Андаревна даже готова принять за объяснение его малой внимательности к стуку по стене её изящной ручкой, как его усталость и как результат, ранний сон.