– Когда мне было пятнадцать, – немного смущенно заговорил Пел-Тенхиор, – и у меня начал ломаться голос, я лишился необыкновенного сопрано, и у меня остался ничем не примечательный баритон. Я хотел навсегда покинуть оперу – в основном по причине уязвленной гордыни, – но не сумел. Мне оставалось лишь попытаться найти другой путь в сад императрицы Кориверо, прошу прощения за вычурную метафору. Так что могу сказать, что я в какой-то степени вас понимаю.

– Музыка – это тоже призвание, – сказал я.

– Однако оно не идет ни в какое сравнение с призванием служить богу.

– Я бы так не сказал, хотя многие прелаты не согласятся со мной. Однако, развивая вашу метафору, замечу, что Улис является божеством грез.

Его уши опустились, выдавая удивление и тревогу.

– Мне не приходила в голову такая связь. Вы поэт, отала.

Я не был полностью уверен, что это комплимент. Наверное, он тоже смутился, потому что неожиданно деловитым тоном сказал:

– Дом князя Джайкавы, верно? Встретимся там завтра в десять.

И он исчез за дверью, как кролик в норе. Лишь негромко щелкнул замок.

В ту ночь я не мог уснуть. Впрочем, это было неудивительно. Почти полная луна заливала город холодным ярким светом. Иногда во время бессонных ночей – а их в моей жизни было немало – я просто лежал в постели, обдумывая загадки, недавно предложенные мне просителями; иногда, смирившись с расходами на освещение, зажигал лампу и перечитывал один из купленных бульварных романов. Часто я одевался, выходил на улицу и прогуливался по местным кладбищам. Это были небольшие кладбища, принадлежавшие семьям или жителям квартала, непохожие на огромное безликое поле Ульваненси. За могилами и тропинками тщательно ухаживали; а поскольку местные боялись упырей (кстати, в таком большом городе, как Амало, страх был необоснованным и отдавал суевериями), я не встречал во время своих прогулок ни парочек, пришедших на тайное свидание, ни других бедняг, страдающих бессонницей. С тех пор как мер Урменедж пришел ко мне со своей просьбой, я использовал бессонные ночи для поисков могилы мин Урменеджен, но до сих пор все мои попытки были тщетными. Сегодня я отправился в соседний квартал на кладбище Улчорани, которое горожане содержали на свои деньги.

Улчорани было организовано довольно просто, без претензий на роскошь и изящество. Я ходил взад-вперед по дорожкам среди могил, читая при свете луны надписи на надгробиях. Я отметил, что имена были вырезаны четко и разборчиво и что ремесленник обладал интересной и узнаваемой манерой написания букв. Большинство коллективных кладбищ покровительствовало какому-то одному каменщику, иногда подписывая с ним контракт, чтобы обеспечить скорейшее выполнение работы.

Я едва не прошел мимо ее могилы – во-первых, потому, что в глубине души не ожидал найти ее здесь; а во-вторых, потому, что привык думать об усопшей как об Инширан Урменеджен. На надгробии было высечено: «Инширан Авелонаран», а ниже – «УЛАНУ», подходящее имя для нерожденного ребенка неизвестного пола.

Несколько мгновений я в изумлении рассматривал могильный камень, только теперь понимая, что практически не верил в успех своего предприятия. Я не думал, что найду ее когда-нибудь, и уж точно не думал, что найду ее здесь.

– Как вы очутились в Улчорани? – спросил я вслух. В романе она ответила бы мне; в реальной жизни ни один Свидетель Мертвых не мог получить ответов, не прикоснувшись к телу покойника, а кроме того, она умерла слишком давно.

Умерла вместе с нерожденным ребенком. Неужели мер Урменедж был все-таки прав насчет убийства?

Мер Урменедж, уважаемый представитель местной эльфийской буржуазии, пришел ко мне в большом расстройстве. Его тридцатипятилетняя сестра никогда не была замужем и не испытывала никаких комплексов по этому поводу. Она увлекалась наблюдением за жизнью птиц и проводила время, свободное от преподавания основ истории и математики в начальной школе, плавая в каноэ по озеру Джеймела, что, по его мнению, не подобало даме из общества.