Мадина ушла, оставив меня у открытой двери. Она неслышно спускалась по лестнице, перебирая ступеньки новыми блестящими калошами и кутаясь в велюровый голубой халат с чёрными узорами. Красный платок скрывал волосы, оттопыриваясь на макушке, где они были собраны в тугой пучок. Я закрыла дверь и посмотрелась в зеркало. Молодая стройная женщина с немного округлившимися боками, одетая в чёрную водолазку и серую в чёрную клетку расклешенную юбку, смотрела на меня, немного насупившись. Чёрные большие глаза, обрамлённые длинными ресницами, блестели от недавних слёз, густые брови сдвинуты на переносице, а пухлые губы со следами розовой помады упрямо сжаты. Волосы растрепались, несколько прядей выбились из причёски, закрыв маленькие уши. «Фурия, – обозвала я себя вслух, поправляя волосы, – а лучше – ведьма. Не тянешь ты на каракалпачку, хоть ты и не блондинка. Ну и ладно. Зато красивая».

Мама сняла трубку сразу же, как-будто сидела у телефона и ждала моего звонка. Я не стала рассказывать ей ничего о себе, спросив о её и папином здоровье. Она поохала, пожаловавшись на давление, которое у них обоих скачет вместе с атмосферным давлением, посетовала на магнитные бури и тут же успокоила меня тем, что они неделю пьют воду, «заряженную» самим Аланом Чумаком19 по телевизору. «Ты знаешь, помогает! Как посижу у телека, когда он выступает, а потом попью водичку и лучше себя чувствую», – подытожила она бодро. Мне стало смешно, но разубедить легковерную телеманку-маму было невозможно, поэтому я промычала что-то дежурное про шарлатанов от ТВ и пожелала ей спокойной ночи. Однако мама не собиралась прощаться и продолжала рассказывать мне о своём любимом Чумаке, ругая при этом «чёрного мага» Кашпировского, который, оказывается, насылает порчу на всех, кто смотрит его телесеансы. Потом она предложила и мне «зарядить» воду и пить её по утрам до рассвета, а лучше – тюбик зубной пасты, чтобы кариеса не было. Было слышно, как папа на том конце провода зовёт маму смотреть очередной телесеанс, но она не реагирует, поглощенная даванием бесплатных советов. В конце концов, я устала слушать весь этот бред о чумаках и кашпировских, торопливо извинилась, сказав, что у меня казан на плите, и предупредив её, чтобы не будила меня в выходные звонками. «Буду отсыпаться. Пока. Папке привет», – произнесла привычное скороговоркой и бросила трубку. Подумав немного, выдернула шнур телефона из гнезда. От души отлегло. Родители ничего не знают о моём романе с Бердахом, а то бы мама забросала меня вопросами и советами, как правильные девушки должны вести себя с парнями, у которых на уме только одно. «Значит, давления с их стороны не будет, и то хорошо», – подумала, облегчённо вздохнув. Выдержать родительскую любовь в виде нотаций и укоризненных покачиваний головы было выше моих сил сейчас.

От родителей я убежала всего два года назад, перед тем как мы похоронили дедушку, маминого отца. В свои семьдесят лет он продолжал работать в школе учителем физкультуры и жил в новой однокомнатной квартире вдовцом, когда я перебралась к нему с чемоданом своей одежды и любимой репродукцией «Неизвестная» Крамского. Дед ничего не сказал, а только в тот же день купил диван и два кресла в комнату, перенеся свою кровать на балкон. На мои протесты, отмахнулся, давая понять, что спорить с ним бесполезно. Спать ложился он поздно, читая в постели журналы и газеты, просыпался рано, гремя чайником и тарелками на кухне, говорил мало, в отличие от моих родителей, поэтому ужились мы с ним прекрасно, не мешая друг другу ни в чём. А одним весенним утром он не проснулся. Я даже не поняла сначала, что с ним: трясла за плечи, гладила холодное застывшее лицо, целовала закрытые глаза, пытаясь согреть их. Когда до меня дошло, что дед умер, заорала диким голосом и побежала тарабанить в двери соседей, не догадавшись позвонить родителям. Так и осталась жить в квартире деда, благо, что он меня прописал до этого у себя и каким-то макаром умудрился оформить её на меня. Положив однажды новую домовую книгу передо мной, на обложке которой были аккуратно выведены моё имя и фамилия, дед произнёс: «Тебе в подарок на свадьбу, если не доживу». Как в воду глядел. Не дожил.