Полицейский резко открыл дверцу и зло бросил:

– А ты, видать, хочешь, чтобы я таскал ее с собой?! Забирайте свое барахло!

Но ударившийся о фрезу человек не ответил. Он только ругался, потирая ушибленное место, и помогал натягивать на голову ворочавшегося водителя черный мешок. Потом раздался звук запущенного мотора, и белый «линкольн», резко тронув с места, исчез в ночи вслед за «мерседесом».

Полицейский пошевелился, шурша мокрым плащом.

– Малыш, есть курить? Дай мне твоего американского дерьма.

Младший подал пачку Dunhill без фильтра. Дождь усиливался, лужи пузырились. В одной из них блестели серебристые перья металлической стружки.

Полицейские пошли к машине. Младший отлепил от крыши магнитную мигалку. Старший быстро содрал наклеенные эмблемы дорожной полиции.

– Сдается мне, дерьмовую мы с тобой работенку сегодня сделали, малыш! – проворчал он.

Напарник не отвечал. Оба уселись в очищенный от наклеек «ситроен». Положив руки на руль, старший спросил:

– Ну что, может, заедем в ночной бар к Люка, пропустим по стаканчику, а? Домой после такого ехать не хочется.

– Давай.

Полицейский завел мотор и задумчиво пробормотал:

– А ты в курсе, что я все-таки поспорил с Гипаром? На полсотни евро.

– О чем?

– О том, что у Лунь Ву на киске три бородавки. Треугольником.

Младший пожал плечами. А старший загасил окурок о мокрую подошву ботинка и бросил его на коврик, под ноги. Затем добавил странным голосом:

– Так вот, я думаю, что нам надо бы рассказать об этом дерьме, которое мы сегодня сделали для господина Неро, этой китаянке… Лунь Ву. Как ты думаешь, малыш?

Младший полицейский подавленно молчал. Где-то далеко, за Марной, черное небо беззвучно перекрестила вспышка молнии.

Только к утру дождь наконец превратил лужайки Люксембургского сада в маленькие хлюпающие болотца и наполнил мутным смывом тротуаров водостоки по краям набережной. Но он промыл день – и день обещал быть чистым, и небо радовалось, расстилая шатер голубизны и выставив даже в его центр, как угощение для дорогого гостя, яркий сырный круг солнца.

Это солнце разбилось на тысячи осколков в призме знаменитой пирамиды в центре двора Лувра, и сияние солнечных бликов наблюдали сейчас три человека, сидевшие на террасе кафе Марли на улице Риволи. В этот ранний час они были единственными посетителями. Красно-белые тенты распростерли над ними свои купола. Пахло круассанами. Посетителям принесли яблочный пирог, сливовое пюре, три чашечки алжирского кофе с имбирем и две рюмки перно. Перно пили Майбах и полковник, а Варвара Никитична лакомилась пирогом и сливовым десертом. При этом она успевала еще и вязать, держа свою «трикотажную фабрику» на коленях.

– …так значит, Дмитрий Дмитриевич, говорите, что она вот так взяла – и пропала? – задумчиво бормотал полковник, глядя на золотящуюся в солнечном водопаде арку Карусель. – Интересно все это. То есть вы позвонили Неро, и она – пропала?

Издатель вяло пожевал ломтик яблочного пирога и кивнул. Бабушка, на правах равноправной участницы слушавшая весь разговор, тоже кивнула и добавила:

– Ох, и болезная была она! Всегда кутается, всегда деньги до копеечки считает…

– А пропажу фотографии вы обнаружили до этого или после?

Майбах смутился.

– Да… честно говоря, после того, как позвонил вам. Все время ведь на столе лежала!

– В ваш кабинет кто-нибудь мог зайти во время вашего отсутствия?

– Вряд ли.

– А вот и неправда ваша, Дмитрич! – нараспев протянула старушка, пользуясь правом фамильярного обращения. – Ой, неправда! Всего-то вы и не знаете, уж не в обиду вам сказано… Писатель-то наш, Толстой который, частенько к вам в кабинет наведывается. Юркнет да выходит, а губы-то облизывает. Чай, уже бутылку виски у вас выпил, так-то вот…