– И сама ты ледяная, – добавил Усмар. – Обнимаешь тебя – и будто холодом веет.

Асгерд смолчала. Она все не могла понять, отчего муж то и дело упрекает ее в холодности. Разве она не заботится о нем, разве не ждет его, не следит за хозяйством? Что же ему надо от Асгерд? Неужели он хочет, чтобы она стонала и визжала под ним, как какая-то полудикая мерянка?

О ком думает Усмар, Асгерд поняла, когда муж сказал:

– А ведь Медовая одна на Купалу останется. Мне Согда доложила, что Стрелка дела на Итиле задержат.

Опять Медовая… Да еще эта шаманка… Асгерд почувствовала, как больно сжимается сердце. Ах, как бы ей заставить милого мужа полюбить ее со всей силой… так же, как она сама его любит.

В день перед купальской ночью в Ростове царило оживление. Вдоль берега озера, где по традиции проводились гуляния, еще с утра горели костры, доносился запах жареного мяса. В самом Ростове девушки плели гирлянды из зелени и украшали свои жилища; все принаряжались, молодые люди перемигивались друг с другом, зная, что этой ночью можно любиться со всяким, кого пожелаешь. Старики же больше думали об угощении, хозяйки приказывали челядинцам доставать из подполов соления и меды, обсуждали, что нагадают волхвы насчет будущего урожая. Все понимали, что в столь обильном на дичь и рыбу ростовском краю они не изголодают, но так хотелось есть хлебушек до следующего урожая, не выгребая из сусеков последние крохи.

Вечером на берегу Неро собралась внушительная толпа. Из окрестных селений явились мерянские шаманы, но держались в стороне, с независимым видом поглядывая на вышедших из чащи волхвов в чистых светлых одеждах. По обычаю все сначала наблюдали за требами. Путята не поскупился выставить для жертвоприношения крепкого мерина из своей конюшни, купцы торгового ряда, скинувшись, приобрели круторогого вола для заклания, а кожевники овец привели. Все одно после сами же полакомятся жертвенным мясом ради здоровья и благополучия.

Угощения и впрямь хватало. Меды и наливки кружили головы, веселые песни поднимали настроение. Когда стемнело и от вод Неро потянуло сыростью, только ярче запылали костры на берегу. Смех, песни, хлопки, веселые оживленные голоса, освещенные кострами лица – все это вызывало у собравшихся праздничное возбуждение. А там и гусельки забренчали, рожки загудели, в бубны ударили, и вскоре песни сменились хороводами и танцами. Главный же хоровод повели вокруг большого соломенного чучела в венках и зелени, изображавшего того самого Купалу, которого в разгар празднества должны поджечь, чтобы свет его огня отменил запрет на купание в зачарованных водах. До того же момента нельзя – нечисть не позволит и утащит.

Светорада сидела среди скандинавок усадьбы Большого Коня. Держалась степенно, хотя глаза ее так и блестели, когда смотрела туда, где шли пляски. Ах, как же ей хотелось… Нельзя. Стемка вон не приехал, а она так ждала его. И что же ей теперь, и на празднике повеселиться нельзя? Светорада только вздохнула, когда Гуннхильд и Асгерд повели в сторону усадьбы недовольную Бэру и остальных своих женщин. Жене воеводы они не смели приказывать, да и Верена осталась. Веселая и хмельная, она обнимала Светораду, а на подошедшего к ним Усмара замахала рукой, отгоняя. Но Усмар держался приветливо, подсел к ним, расправляя складки своего нарядного, сверкающего бисерными нашивками кафтана. Светорада испытывала к нему некое жалостливое равнодушие.

Тиун принес с собой бутыль с запечатанной пробкой, откупорил и, налив немного в чашу, протянул Светораде.

– Изведай заморского зелья, красавица!

Это оказалось вино, сладкое и густое, пряно пахнувшее какими-то неведомыми травами. Княжна Светорада такое только в отцовском тереме и вкушала. Потому и посмотрела на тиуна удивленно: