Но вернусь в Сумы. Фотография на стенке принадлежала студенту Сереже Коваленко. Узнав об этом, я нашел Сережу и начал его расспрашивать, кто это изображен у него на фотографии. Оказалось, что это «батюшка Феодор, который живет в Лавре». С того момента мы, можно сказать, и подружились с Сергеем (хотя у нас не было никогда какой-то крепкой дружбы, но отношения стали как бы родственные, братские) – отец Феодор нас познакомил и подружил. Вообще, как часто бывает у настоящих духовников, а у о. Феодора это было однозначно – многие из тех, кто его знал, кто приезжал к нему издалека или посещал его в лаврской келье, – все становились как бы братьями и сестрами. И сейчас, спустя несколько лет после смерти отца Феодора, это родство не пропало, а в некоторых случаях стало даже крепче…

После такого моего знакомства со старцем по фотографии, зародилась у меня мысль поступить на обучение в Лавру и лично познакомиться и пообщаться с увиденным мною на фотографии лаврским батюшкой. Учиться в Лавру и к о. Феодору мечтал поехать тогда и Сережа, который его лично уже знал. В итоге мы оба в скором времени стали воспитанниками московских духовных школ и поселились, как это принято говорить, в «большой келье Преподобного аввы Сергия, игумена земли Русской». Убежден, что произошло это чудо (а иначе как чудом назвать поступление в лаврскую семинарию или академию я не решаюсь) в том числе и по молитвам старца Феодора, к которому и я, и Сергей ходили за благословением на поступление.

Во время учебы мы с Сергеем пересекались нечасто – в основном, в какое-то свободное от учебы или послушаний время, на трапезе и, конечно же, в келье о. Феодора, куда многие из нас, студентов, ходили читать книги или помогать делать аналои. Получается, у батюшки среди студентов была целая куча «келейников», которые могли исполнить любое послушание, выполнить любую просьбу. Но сам о. Феодор, который привык всю жизнь до устали и трудиться, и молиться, никогда не злоупотреблял этой возможностью. Я бы сказал, что он больше помогал нам, чем мы помогали ему. Сам же он терпеливо и смиренно нес свой крест болезней и многоразличных скорбей, показывая пример крестоношения всем остальным. Вообще, относительно своих посетителей он неоднократно говорил: «Я никого не зазываю и никого не отгоняю». Такое вот средневзвешенное, мудрое решение. Думаю, оно помогало старцу держаться независимо, несколько отстраненно от эмоций посетителей, а также в определенной степени исключить проблему мироносничества и ложного преклонения перед духовным лицом, существующую в нашей церковной среде. Однако некоторая отдаленность старца и его ровное отношение ко всем отнюдь не исключало подлинного духовного сопереживания человеку, вовлеченности старца в те проблемы (будь то проблемы духовного или социального порядка), с которыми к нему приходили люди. У о. Феодора был дар христианской любви, и этим многое определялось в его отношениях с теми, кто так или иначе с ним соприкасался в своей жизни. Не имея подлинной любви к Богу и людям, он не смог бы оказать такое возрождающее действие на жизни людей, о чем свидетельствуют сами эти люди. Также он не смог бы оставить о себе и памяти как о подлинном духовном наставнике и вселюбящем пастыре и отце…

Дальнейшая судьба Сережи сложилась, с одной стороны, трагически, а с другой – выявила крепость его веры и показала великую любовь Божию к нему. Этому благочестивому человеку во время учебы его в Московской духовной семинарии была послана тяжелая болезнь как испытание его веры в Бога, веры в жизнь. Удивительно, но и то и другое у него сохранилось в течение всего времени болезни. Совет о. Феодора терпеть болезнь и не стремиться к операции он воспринял, мне кажется, с самой что ни на есть детской верой в Бога и абсолютным доверием к своему духовному отцу. Он понимал, что, возможно, болезнь окончится смертью и что эта его болезнь есть начало подготовки к уходу в вечность, но эти тяжелые думы воспринимал спокойно, полагаясь во всем на Христа, на помощь Божию и преподобного Сергия. Именно такой настрой, полагаю, в итоге и помог ему претерпеть тяжелые предсмертные страдания, а затем встретить и саму смерть. Так получилось, что, даже имея все финансовые возможности для того, чтобы провести операцию в Москве (а семинария смогла тогда собрать на операцию Сергею всю необходимую сумму, исчисляемую десятками тысяч долларов), технически ее подготовить и провести не удалось. Тяжело больной Сергей был сначала вынужден уехать к себе домой в Сумскую область – его, как иностранного гражданина, оперировать в Москве отказывались, – а затем, когда все же появилась возможность эту операцию в Москве провести, то в связи с резким ухудшением состояния здоровья его уже невозможно было с Украины транспортировать. Он умер у себя на родине, в Сумах, находясь на искусственной почке. Организм не выдержал гемодиализа. Но душа Сергея, как свидетельствуют близкие люди, посещавшие его в больнице, была крепка надеждой и верой. Те, кто был на отпевании Сергея, могли бы засвидетельствовать и о том, что лицо его, лежащего посреди церкви в гробу, выглядело просветленным. Страдания, которые он переносил с верой и молитвой в последние дни своей жизни, покинули его, а на лице был запечатлен покой и тихая радость. Он лежал в гробу и улыбался, будто, уходя из этого мира, он встретил своего любимого Господа лицом к лицу и возрадовался духом в этой долгожданной встрече. Улыбка на Сережином лице как бы сохранила для нас миг этой Встречи как свидетельство слов Господа Иисуса Христа: «Слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (Ин. 6:24).