— И вправду пахнешь как девственница, — произнес альфа, так и не шелохнувшись, — а на сцене вытворяешь поразительные непристойности.
Бриана, обычно колкая на язык, не нашла что сказать. Горло пересохло, она только промычала что-то и замерла, боясь шелохнуться. Мысли зациклились на окружающей обстановке — на стенах висели плетки, плаги, пады, дилдо, наручники, сотни разных атрибутов на любой вкус. Бриана предпочла бы оказаться отсюда подальше.
— Не бойся. — Альфа наконец поднялся и теперь потрясал своим ростом и размерами. Вблизи он оказался крупнее Ромеро, больше ее бывшего мужа и шире в плечах торчавших под дверью телохранителей. Зачем такому бугаю охрана?
— Я не боюсь, — хрипло выдала Бриана. Звучало смешно.
— Скажи мне, что для тебя неприемлемо. Ты ведь знакома с принципами БДСМ?
— Добровольность? — шепнула Бриана.
— Ты тут не по своей воле?
— Ради денег, — призналась она, хотя причин была масса, начиная с угроз Ромеро и заканчивая страхом оказаться на улице.
— И наверняка есть душещипательная история для этого?
Бриана быстро прокрутила в голове десятки придуманных вариантов: про рак, про умирающего племянника, про любимого дедушку, про обанкротившегося отца. Бриана могла рассказать много душещипательных историй, ничем не напоминающих ее собственную. Но соврать этому альфе оказалось очень тяжело.
— Мне некуда больше идти, — произнесла она после небольшой паузы.
— Проблемы с семьей?
— Жесткий отец и... брат, — пришлось мужа сменить на брата, а то девственность с ним никак не вязалась.
— Поэтому ты не любишь боль? — словно открытую книгу прочитал ее альфа, и Бриана только отчаянно кивнула. — Я тоже ее не люблю. Предпочитаю контроль и подчинение.
— Тебе мало кто подчиняется? — вырвалось невольно. Альфа рассмеялся. Слишком откровенно и доверчиво, и это вселило в Бриану немного смелости. — Ты выглядишь как сильный и влиятельный мужчина, разве в реальной жизни тебе этого не хватает?
— В реальной жизни я подчиняю людей страхом, деньгами и...
Бриана догадалась, что тот не упомянул свою власть над волками, и на всякий случай прикусила язык, боясь проколоться. Если этот сильный могущественный альфа узнает о ее волчьей сущности, пощады не будет. Сбежавшая омега, откуда бы она ни пришла, должна быть наказана и возвращена владельцу. Надеяться на хороший исход не приходилось.
— Снимай кофточку и белье, ботинки можешь оставить, — приказал альфа.
3. Глава 3
Бриана дернулась, собравшись было снять все одним махом, но потом вспомнила, за что ей платят, и стала эротично двигаться, стягивая кофту сначала с одного плеча, потом с другого; тряхнув руками, позволила ей упасть к ногам. Альфа не шелохнулся, только усмехнулся иронично — зрелище его явно не заводило. Трусы Бриана стянула, похабно повернувшись к нему задницей и прогнувшись в спине. Ягодицы она накачала до идеального состояния, а природная худоба выгодно подчеркивала мышцы. Половые губы выглядели маленькими и розовыми, совсем нетронутыми, но тут помогла регенерация и мамина забота после того, как муж издевался над не сутками.
Покачивая бедрами, она медленно повернулась к альфе, и тот обвел взглядом ее интимную стрижку в виде сердечка. Это местные девушки посоветовали такую сделать, чтобы в случае полного обнажения привлечь еще больше внимания. Сейчас этого внимания совсем не хотелось. Но волк не проявил особой заинтересованности, осмотрел тщательно, словно филе перед покупкой, пальцами коснулся напульсника, но для этого клочка одежды у Брианы была заготовлена отмазка:
— Это рабочая рука, мне нельзя ее переохлаждать.
Альфа согласился, но следующим стал немой вопрос про шрамы на спине. Ответить Бриане было нечего. Полосы выглядели как серьезное ранение после аварии или падения и совсем не напоминали рваные раны после плети. Когда муж исполосовал ее, то от боли Бриана потеряла сознание и провалялась в беспамятстве почти неделю. Кожа стала затягиваться естественным образом, без волчьей регенерации, которая, как и оборот, проявлялась только по желанию. Избавиться от шрамов потом ничего не помогло — ни мамины мази, ни попытки жить в волчьей шкуре. Этот след останется с ней навсегда как напоминание о жестокости того, кто должен был любить.