К 1687 году военные потехи Петра стали принимать более серьезный размах. В селах Воробьеве, Семеновском и Преображенском устраивались учебные баталии. В этих воинских играх и складывалась «русская гвардия». Петр Иванович Гордон часто помогал Петру советами, отправлял к нему своих людей – барабанщиков, флейтщиков, конюхов, чем вызывал недовольство самого Василия Голицына, влиятельного фаворита. Генерал Гордон оставался в стороне от участия в борьбе двух «партий», но, видимо, интуитивно чувствовал, что держаться надо Петра.

Но и от внимания стрельцов не укрылось усиление позиций мужающего Петра. Поэтому, быть может, в 1687 году Софье и не удалось добиться от них вразумительного ответа на вопрос: «Если бы я вздумала венчаться царским венцом, у стрельцов какая будет отповедь?» Даже изрядно облагодетельствованные царевной стрельцы сохранили верность патриархальному укладу и категорически отказались подавать челобитную о венчании женщины короной московских царей. Поддержка стрельцов была бы крайне важна для Софьи, так как они все еще составляли военизированную привилегированную касту русского общества. Многие иностранные хронографы, такие как Сигизмунд фон Герберштейн, Джером Горсей, Петр Петрей, Жак Маржарет, именовали их русскими янычарами.

Тем не менее 7 августа Софья созвала стрельцов к Кремлю, что и послужило сигналом для окончательного разрыва между правительницей и Петром.

Той же ночью к Петру в Преображенское явились некие лица в сопровождении стрельцов с докладом о том, что в столице составился заговор против царя и его матери – вдовствующей царицы Натальи Кирилловны. Известно, что Петр очень испугался. По воспоминаниям Гордона, это было так: «Петр прямо с постели, не успев надеть сапоги, бросился в конюшню, велел оседлать себе лошадь, вскочил на нее и скрылся в лесу; туда принесли ему платье; он наскоро оделся и поскакал в сопровождении немногих лиц в Троицкий монастырь, куда, измученный приехал в 6 часов утра. Его сняли с коня и уложили в постель. Обливаясь горькими слезами, он рассказал настоятелю Лавры о случившемся и требовал защиты. Стража царя и некоторые царедворцы в тот же день прибыли в Троицкий монастырь. В следующую ночь были получены кое-какие известия из Москвы. Внезапное удаление царя распространило ужас в столице, однако клевреты Софьи старались держать все дело в тайне или делали вид, что оно не заслуживает внимания».

Некоторые ставят в укор царю, что он первым делом подумал о личном спасении, а не об опасности, грозившей его родственникам. Но винить его за бегство – значит не помнить предшествовавшие события жизни Петра. Или просто не обладать даром эмпатии, сочувствия. Петр, верхами ускользающий от опасности, – всего лишь пятнадцатилетний подросток. Как бы ни окреп он к тому времени физически, как бы ни желал власти и что бы ни думал о своих способностях править страной, а всего пять лет назад он, десятилетним ребенком, пережил уже один Стрелецкий бунт, и в памяти его накрепко засели ужасы дворцового переворота, когда убиты были близкие ему люди, дядья по матери. Могли растерзать и самого царевича. Через кровь родных, увы, добрался Петр до того самого сдвоенного трона с окошечком в спинке, проделанном, чтобы сестрица или ее люди могли подсказывать соправителям, что им говорить и делать. Считалось, что и нервный тик, и припадки раздражения, буйства, не покидавшие Петра всю его жизнь, вызваны были нервным потрясением 1682 года. Только представь себя, современник, на мгновение мальчиком-третьеклассником (и даже не школьником, привыкшим жить в коллективе и выстраивать в нем отношения, а просто домашним балованным дитятком), перед которым разворачивается дикая сцена: толпа мужиков в сбитых на бок шапках, с раззявленными в злобном вопле черными провалами ртов в обрамлении взлохматившихся бород, топот ног, стук бердышей, звон и лязг клинков, крики и стоны умирающих жертв… Вряд ли это стало бы для тебя приятно волнующим воспоминанием о забавном приключении. Ощущение, что смерть вернулась за ним вместе с «янычарами», погнало юношу из Москвы, готовой, как ему казалось, снова захлебнуться кровью.