«Восстань, Иерусалим, и возжигай огни. Вот Царь твой грядет во всей Своей красоте».

Вся история еврейского народа, длинный ряд милостей и даров Божиих, ошибки, наказания, раскаяние, прощение, судьи, цари, пророки – все это подготовляло постепенно пришествие Мессии. Был ли для Израиля какой-либо более животрепещущий вопрос, чем тот, которым занят был в этот момент ум Гамалиила? Этот вопрос делал еще острее и интимнее тот факт, что страшное пришествие Мессии должно было проявиться в каждом отдельном человеке особым образом.

По словам Иисуса, один человек, сообразно своим наклонностям и внутреннему складу, все поймет и прозреет, а другой останется безнадежно слеп. Один будет взят, другой – оставлен.

Разве эти слова не оправдались?

Каифа в своей слепой ненависти был уверен, что, погубив Иисуса, он совершил дело Божие. Наоборот, Иосиф, Лазарь, Никодим, члены синедриона или ученые, как Гамалиил, день ото дня становились все увереннее и убежденнее, несмотря на свои сомнения. Наконец, что ближе касалось его, Гамалиила, его родная сестра Сусанна обрела источник света в этом кресте, который для нее еще продолжал тонуть во мраке.

Сусанна! Иногда Гамалиил заходил к ней. С тех пор, как ее унесли без сознания с Голгофы, насильно вырвали из мрака «девятого часа», молодая девушка постоянно плакала как Рахиль и не хотела утешиться. Напрасно кроткий и ученый равви Гамалиил пускал в ход всю нежность, стараясь ее утешить и понять. Она даже не слышала его. Он не мог сказать ей тех единственных слов, которых она желала услышать – слов веры и надежды.

С горечью сознавал Гамалиил свое бессилие; и чувство, похожее на гнев, охватывало его и кипело в душе. Он завидовал молодому Учителю, Который назвал Себя Сыном Божиим, и Своею смертью оставил в человеческих душах бездны скорби и страдания.

Мрак еще продолжался, но суббота давно прошла. Гамалиил был свободен и мог располагать своим временем. Он не мог более выносить своей бессонницы, уединения, бездействия или слез Сусанны и решительно вышел из дома.

Куда направился он – Гамалиил не сумел бы сказать. Правильными и сухими ударами звучали его шаги по узким мраморным плитам. Это был единственный шум, нарушавший великую тишину ночи, и этот шум, казалось, стучал в его висках и раздражал его. Какая надобность была ему убегать от людей? Нет, он бежал от самого себя. Почему он колебался, не зная, по какой дороге ему идти? Почему выбрал именно эту улицу, а не другую? Почему шел медленно, склонив голову, по дороге, где три дня тому назад следовал Осужденный? Почему остановился, когда увидел темные, резко выделявшиеся на яркой белизне мрамора пятна? Почему трепетал от ужаса, когда согнулся до земли и с тоской смотрел на кровавые следы?

Правда, скоро он выпрямился. Уверенным и важным жестом поправил носимые на лбу и левой руке филактеры с выгравированными на них еврейскими буквами. На филактерах были написаны тексты из книги Исхода, и Гамалиил старался укрепить свои мысли этими текстами. Он гнал от себя навязчивое воспоминание и повторял: «Слушай, Израиль, Господь Бог твой есть единый Бог». Он упорно твердил эти слова, как бы желая бросить вызов противнику, которого не смел назвать. Хотел ли он защитить Бога Авраама, Исаака, Иакова от вторжения другого Бога, до сих пор неведомого, который мог присвоить Себе все почести, ревниво охраняемые древним Иеговой?..

Тяжелые башенные ворота сторожили выход за городские стены, и дорога сворачивала в сторону. Гамалиил направился по узкой каменистой тропинке, ведущей на Голгофу. Он шел по ней довольно долго. Проходили часы, а он ничего не замечал вокруг. Между тем, в воздухе чувствовалась предрассветная свежесть. Нежные девственные отблески зари осветили сухую землю.