.


«И в те поры млад Щелкан,

Он судьею насел

В Тверь-ту старую,

В Тверь-ту богатую.

А немного он судьею сидел:

И вдовы-та безчестити,

Красны девицы позорити,

Надо всеми наругатися,

Над домами насмехатися»7.

– Тятя, гляди, народ на торгу снова толпится. Пойдём, послушаем.

– Чего там слушать, поди опять татарские беззакония обсуждают. Каждый день одно и то же.

– Смотри, тятя, там стрый8, вон, руками размахивает.

– Ну, давай подойдём, узнаем, чего это самобрат9 с дьяконом в спор ввязался. Да туда и не протолкнуться. Мало того, что мужики бездельники, так и бабы туда же. После, сороки, всё переиначат и по свету разнесут. Тьфу!

– Тятя, а кто там третий, с бородою чёрной? Не наш вроде, не тверской.

– Нынче полно ненашенских во Твери, особенно на торге.

– А, тятя, если до драки дойдёт, станешь стрыя защищать?

– Болтай! Чего это они, взрослые мужи драку учинят? Давай послушаем, что там самобрат разоряется. И в правду, смотри, на Дудка10 кинется.

– Чего ты, Дудко, татарву защищаешь? Что из того, что Щелкан – братан11 и посол царский? За то его людям злодейства творить позволено? Вчера в гончарной слободе отец за дочь вступился, так забили смертным боем, проклятые, лежит помирает. И дочку спортили, опозорили при народе. Сколь терпеть такое?

– Не ори! Поди не столь избили того мужа, сколь сказывают. Вам, нехристям, лишь бы люд баламутить. Слышал, что князюшко Александр Михайлович народу сказал: терпеть надобно. Уедут скоро татары.

– Князю молодому, конечно, жалко ярлык терять, полгодика как получил12. А нам терпеть! Пока они уедут, сколь ещё бед натворят!

– Как же, уедут они! Говорят, Шевкал задумал весь православный люд в магометанскую веру обратить, князя Александра убить, а самому на его престоле сесть.

– А ты чей такой будешь, что в чужой спор лезешь? Ордынские ханы извечно православной церкви покровительство оказывают. Откуда вести лживые несёшь, не с московской ли стороны?13

– Не твоё дело! Вольный гость14 торгует, где желает. Из верных уст слышал я весть эту. Аккурат на Успения15 собираются татары поругание и гонение на христиан и всех русских людей учинить.

– Врёшь, собака московская! Ересь это! Не станет Щелкан без повеления хана Узбека разбой творить. А то, что щелкановы люди безобразят, так на то воля Божья. Наказание это за грехи наши. Поди-ка Богу сверху видно, кто грешен, а кто праведен. Чтобы не чистыми руками грешников наказывать, для того и прислал нам нехристей татарских.

– Сам-то ты чист ли, диакон? Народ терпеть призываешь, а о выгоде церковной не забываешь!

– Ну, всё, мужики загалдели, бабы завыли – это надолго. Пошли, сын, нечего здесь время терять. Нам ещё лодки смолить сегодня.

– Пошли, тятя. Там, наверно, уж дёготь сварили. А стрый здорово этого Дудка разделал!

– Никогда не верь уличным болтунам, Светлан.

– Почему, тятя?

– Люди не очень-то умны. Они чаще повторяют за другими, чем сами думают.

– Значит, стрый тоже не умён?

– Кабы умён был, не стал бы прилюдно с церковным подметалой лаяться.

– А тот купец, правду ли говорил, что всех в татарскую веру оборотят?

– Откуда бы ему знать, что задумал посол ханский? Может, тот Щелкан сам купчишке на ухо нашептал? Часто слухи пускают те, кому эти слухи выгодны, понял?

– А-а, вон как! А про разбой татарский, значит, диакон верно толкует, что богом кара такая ниспослана?

– Тьфу ты! Этих вообще никогда не слушай, церковь свою выгоду ищет. Их хан от ясака освободил16, они, знай, богатеют. Потому и боятся, что народ татар побьёт. Татары тогда озвереют и церкви заодно пожгут, и служек порубят.

– Не пойму я, тятя, кому ж дурные слухи против татар полезны?