Моя задумчивость исчезла и тогда я отпрянула от пса. Пусть сильно не расслабляется.

– Я не люблю собак, но Брюс не виноват в этом, он не должен чувствовать мою неприязнь, – ответила я, выпрямляясь и облокачиваясь на перила остекленной террасы.

Эрик повторил мое движение, встал рядом со мной так, что мы почти касались друг друга плечами.

– Думаешь, мы сможем работать с Блейком? – осторожно спросила я.

Эрик тяжело вздохнул.

Неприятные воспоминания о Джефферсоне снова закрутились в моей голове.

– Думаю, что сможешь, но зная Блейка, могу сказать, что это будет не просто, – ответил Эрик.

– Вы ни разу так и не встретились за этот год? Не поговорили? – спросила я, оборачиваясь всем телом к мужчине.

– Нет, – ответил он, – не думаю, что это необходимо.

– Ты злишься на него?

– Нет, я знаю, в разговоре с тобой он был жесток, но я не думаю, что Блейк правда так думал, – попытался оправдать его Эрик.

Да вот только я не верила, я видела его глаза в тот вечер, холодные и ненавидящие меня. Он ликовал, когда говорил мне о том, что играл со мной. Он был горд и счастлив от того, что мог лично сказать мне это.

Я не верила Эрику.

– Но он ударил тебя, – напомнила ему я, складывая руки перед собой.

Эрик улыбнулся и кивнул.

– Ударил, но у него была на то причина.

Я громко фыркнула и с вызовом в глазах взглянула на мужчину.

– Какая? Встал не с той ноги?

Единственная причина Блейка – его отвратительный характер и пренебрежительное отношение к миру. В нашем обществе существует стереотип «мажора» – богатого мальчика без тормозов. Блейк наглядный пример этого вида человеко-людей. Его можно поместить в музей, под стекло и показывать людям, как образец обнаглевшего, холодного монстра, которому плевать на чувства и потребности других, ведь на кону стоит его веселье.

– Он приревновал и был зол, думал, что я с самого начала знал правду о тебе, – спокойно ответил Эрик.

Я резко замотала головой, отрицая каждое его слово.

– Ты не прав, если бы он приревновал, то это означало бы, что я ему нравлюсь, не важно в каком смысле: в привычном или извращенном, присущем Блейку. Но ничего этого не было. Джефферсон делал ровно то, что обещал всем – исполнял условия спора, – пока я говорила, в моем голосе плескалась ярость, она была адресована Блейку, я просто не могла оставаться спокойной.

Стоило услышать его имя, все нехорошее выворачивало мои внутренности вновь. Но еще в моей груди бурлила жалость, жалость к самой себе. Я позволила своему сердцу влюбиться в него, позволила монстру стать моей первой любовью. Из-за него прошлый год обернулся кошмаром для меня, мне стоило огромных усилий привести свое сердце в порядок. И у меня это получилось. Но больше я не допущу подобного, никому не позволю сделать мне больно снова.

Эрик внимательно посмотрел на меня, словно старался понять каждую мою эмоцию, как если бы это понимание помогло бы ему принять какое-то решение.

– Он все еще небезразличен тебе? – спросил вдруг Эрик.

Я рассмеялась, глядя на его удивленное лицо.

Блейк мне небезразличен? Тараканы вызывают во мне больше любви, чем этот человек.

– Нет, он не нравится мне, скорее я даже испытываю негативные чувства к Джефферсону.

Эрик не ответил, молчал и прожигал мое лицо пристальным взглядом.

– Послушай, я старался не давить на тебя весь этот год, не торопил. Но мне больше не хочется притворяться твоим другом, ты нравишься мне Джоанна, – сказал он, и на его лице не было улыбки. Эрик говорил серьезно.

О господи. Разве это не должно было послужить облегчением для меня? Я сохла по Эрику несколько лет в школе и вспоминала два года после окончания школы. Он был недоступной, несбыточной мечтой. Я много лет наблюдала, как он крутит с разными девочками, красивыми и идеальными, а сейчас он говорит, что я ему нравлюсь.