И вдруг я увидела, как лицо твое… расцветает, что ли. «Что бы это значило?» – думала я. Я еще не достаточно тебя изучила. Теперь-то я знаю, о чем говорит этот взгляд. Он означает, что у тебя в голове меняется ракурс.

Ты окунул ломтик картофеля в соус и протянул его мне:

– Кусай.

Я откусила ровно половину, а вторую ты сунул себе в рот. Взгляд твой задумчиво скользил по моему лицу, затем медленно опустился вниз, исследуя изгибы моего тела. Я чувствовала, как ты исследуешь меня под разными углами, пытаясь найти и оценить мои достоинства. Потом провел кончиками пальцев по моей щеке, и мы снова поцеловались. На этот раз губы твои были соленые и перченые на вкус.

Когда мне было пять или шесть лет, я любила рисовать на стенке своей комнаты красным карандашом. Вряд ли я рассказывала тебе об этом. Так вот, рисуя сердечки и деревья, солнце, луну и облака, я понимала, что делаю что-то нехорошее. Чувство это возникало где-то в глубине души. Но я не могла заставить себя прекратить, уж очень хотелось разрисовывать стены. Комната была раскрашена в розовый и желтый, но мой любимый цвет – красный. И мне хотелось, чтобы и моя комната стала красной. Мне нужно было, чтобы комната стала красной! У меня возникло чувство, будто, раскрашивая стену, я делаю все абсолютно правильно, но в то же самое время поступаю очень дурно.

Такое же чувство не покидало меня и в день, когда я познакомилась с тобой. Мы целовались на фоне трагедии и погибших людей, и мне казалось, что мы абсолютно правы, но в то же самое время поступаем очень дурно. Но я больше сосредоточивалась на ощущении своей правоты, я всегда так делаю.

Я просунула руку в задний карман твоих джинсов, а ты – в задний карман моих. Мы прижались друг к другу еще крепче. В комнате трезвонил телефон, но ты не обращал внимания. Потом затрещал телефон в комнате Скотта.

Через несколько секунд на кухню явился Скотт. Прокашлялся. Мы отпрянули друг от друга и повернулись к нему.

– Послушай, Гейб, – сказал он, – тебя Стефани уже обыскалась. Я попросил ее не вешать трубку.

– Кто такая Стефани? – спросила я.

– Никто, – ответил ты.

– Его бывшая, – сообщил Скотт. – Она плачет, старик.

С расстроенным лицом ты смотрел то на меня, то на Скотта.

– Скажи, я перезвоню через пару минут.

Скотт кивнул и вышел, а ты схватил меня за руку, сплетя пальцы с моими. Наши взгляды встретились, как на крыше, когда я не смогла отвести глаз. Сердце колотилось словно бешеное.

– Люси, – произнес ты, и в звуке моего имени трепетало желание. – Я понимаю, ты сейчас здесь, и все это выглядит очень странно, но я должен убедиться, что с ней все в порядке. Весь прошлый учебный год мы с ней были вместе и разбежались только месяц назад. Этот день…

– Я понимаю, – перебила я.

Как бы дико это ни звучало, в ту минуту ты мне нравился еще сильнее: со Стефани больше не встречаешься, а – надо же! – заботишься о ней.

– Да мне все равно давно пора к себе, девчонки волнуются, – сказала я, хотя мне очень не хотелось уходить. – Спасибо тебе за… – Начать-то я фразу начала, да вот закончить не знала как, а потому она повисла в воздухе.

Ты сжал мои пальцы:

– А тебе спасибо за то, что превратила этот день в нечто большее. Люси. Ты знаешь, что «люс» по-испански – «свет»? – Ты ждал ответа, и я кивнула. – В общем, спасибо тебе за то, что наполнила светом этот мрачный день.

В слова ты вкладывал чувство, которое я выразить не смогла.

– Ты сделал то же самое для меня, – ответила я. – Спасибо тебе.

Мы снова поцеловались. Как все-таки нелегко было мне оторваться от тебя. Как нелегко было уходить.

– Я тебе позвоню, – сказал ты. – Найду твой номер в телефонной книге и позвоню. Прости, что не успел покормить.