– Я вот думаю, вы не могли бы мне подать милостыню на стаканчик чаю? – спросила она.

– Я еще больше подам, – пообещал Кэрни, – вы только скажите, что вы имели в виду.

Она моргнула.

– Ждите здесь! – велел он.

Купил в ближайшем киоске три порции «завтраков на весь день», большой стакан латте и запихал все это в пакет. Когда он вернулся в Сохо-сквер, то нашел женщину на том же месте: она присела, моргая на слабом солнечном свету, время от времени поглядывая на прохожих, а основное внимание уделяла паре-тройке гулявших перед нею голубей. Кэрни протянул ей пакет.

– Теперь скажите, – попросил он, – что вы видите.

Она дружелюбно улыбнулась.

– Я ничего не вижу, – сказала она. – Я лекарство принимаю. Я его всегда принимаю.

Она приняла у него пакет, подержала некоторое время и вернула.

– Не хочу.

– Нет, хотите. – Он раскрыл пакет и показал ей. – Смотрите! Этого на весь день хватает!

– Сами съешьте, – ответила она.

Он поставил пакет рядом с нищенкой и взял ее за плечи. Если сейчас подобрать нужные слова, она станет пророчествовать.

– Послушайте, – произнес он как мог настойчиво. – Я знаю, что вы знаете. Понимаете?

– Что вам надо? Я вас боюсь.

Кэрни рассмеялся.

– Это я боюсь, – сказал он. – Да возьмите же. Ну, возьмите.

Женщина покосилась на сэндвичи, потом оглянулась через левое плечо, словно завидев кого-то знакомого.

– Не хочу этого. Не хочу их. – Она не поворачивала головы. – Мне идти надо.

– Что вы видите? – настаивал он.

– Ничего.

– Что вы видите?

– Что-то грядет. Снизойдет огонь.

– Какой огонь?

– Позвольте мне уйти.

– Какой такой огонь?

– Пустите меня сейчас же. Пустите меня.

Кэрни отпустил ее и ушел. В возрасте восемнадцати лет ему приснился такой конец собственной жизни. Спотыкаясь, он ковылял по какому-то переулку, исполненный откровения, точно заразы. Он был стар и жалок, но долгие годы что-то прорывалось из центра его естества на края и теперь наконец явило себя, неконтролируемо пламенея в глазах и на кончиках пальцев, исторгая язычки пламени изо рта и члена, пожирая его одежду. Впоследствии он понял, что такое развитие событий крайне маловероятно. Уж кем-кем, а безумцем, алкоголиком или даже неудачником он точно не станет. Оглядываясь на Сохо-сквер, он видел, как шизики передают друг другу сэндвичи, с подозрением разворачивая упаковку и принюхиваясь. Он их взбудоражил, точно мешалка – густое варево. Интересно, что теперь поднимется на поверхность? В общем-то ему было их жаль, он испытывал даже какое-то расположение к ним. На практике все куда мрачнее. Проку от них не больше, чем от детишек. В очах горит свет, но то огонь злого рока. Известно им даже меньше, чем Брайану Тэйту, который вообще ничего не знает.

Валентайн Спрэйк, который утверждал, что знает не меньше Кэрни, а даже и больше, в клубе «Лимфа» отсутствовал; его там уже месяц не видели. Обозрев желтоватые стены, зависающих в клубе посреди дня алкашей и телеэкран над барной стойкой, Кэрни заказал себе выпивку и задумался, что делать дальше. На улице пошел дождь, сгущались сумерки; толпы людей болтали по мобильникам. Понимая, что рано или поздно вернуться в собственный пустой дом таки придется, он обреченно вздохнул, поднял воротник плаща и пошел туда. Там, сконфуженный, сломленный назойливыми мыслями об эмоциональных потребностях Брайана Тэйта, Анне Кэрни и женщине из Сохо-сквер, он выключил свет и уснул, скорчившись в кресле.

– Твои кузины приезжают! – сообщила Кэрни мама.

Ему было восемь лет. Он пришел в такое возбуждение, что сбежал, как только они появились, устремился через поля за домом в лесок и дальше, к мелкому пруду, окруженному ивами. То было его любимое место. Сюда никто не ходил. Зимой бурые камыши прорастали через тонкую ледовую кромку на краях пруда, летом же в ивах жужжали бесчисленные насекомые. Кэрни стоял там долго, вслушиваясь в затихавшие вдалеке крики сверстников. Убедившись, что его след потерян, он впал в почти гипнотическую расслабленность. Стянув штанишки, он расставил ноги, встал на солнце и опустил взгляд. В школе ему показали, как правильно дрочить. Член набух, но, кроме этого, ничего не случилось. Наконец ему стало скучно; он забрался на расщепленную молнией иву и улегся там в тени, глядя на воду, где мелькали тени настоящих рыбешек.