Меж тем заработал двигатель, под ногами заметно задрожала палуба, и из трубы повалил сизый дым, забивая аромат свежесрубленной сосны зловонием солярки.
– А ведь я когда-то на судью учился. Юридический в Питере закончил, а вот занесло же, – с гордостью поделился вдруг Семеныч, впрочем, без капли сожаления в голосе, и тут же добавил: – Ничего, бывает и хуже. В принципе, я всем доволен. Природа вокруг, морская романтика и все такое. Кабинеты и офисы – это уж точно не про меня.
Я не совсем понял, шутит он или нет, и к чему вообще относилось данное заявление, однако требовалось как-то поддерживать разговор.
С противоположного берега, из проступающего и тут и там за прибрежной растительностью городка, глухо залаяли собаки – сначала одна, потом почти сразу другая, а через мгновение присоединились третья и четвертая.
– Если матрос на корабле с высшим юридическим образованием, кто же у вас капитан? – попытался пошутить я, будто специально разглядывая след от самолетика над горизонтом.
Откуда-то неслышно, как привидение, появилась Калитка, явно намереваясь бесцеремонно и со знанием дела своеобычно влезть в разговор, но вовремя осеклась.
– Капитан у нас бог, – кратко и значительно молвил Семеныч.
Судья
До ужаса много машин в этом городе. Уж точно больше, чем людей. И все они непрерывно испражняются так, что иной раз от них не продохнуть. Особенно в такую вот рань, когда еще фактически ночь, но уже почти никто не спит. Особенно там, где дорога с обеих сторон зажата непроницаемыми мутными зданиями, и нет ни единого деревца, ни кустика. Только машины непрерывной рекой текут в обе стороны в исчезающих пятнах света уличных фонарей. Поток фар да габаритных огней в ошметках то ли тумана, то ли дыма. Не очень-то жизнерадостная картина. Из таких домов, что жмутся теперь по бокам дороги, люди практически никогда не выглядывают на улицу, потому что там нет ничего, кроме машин, в любое время года. Разве только совсем поздней ночью дорога освобождается и затихает, но тогда и смотреть некому, все спят.
Мой ежедневный путь лежал как раз по такой улице, и каждый раз я думал об этих жизнях за этими окнами. Больше половины из них привычно темнели, еще или уже, отражая лишь мелькающие огни улицы. В некоторых горел свет, но никого видно не было. Никто никогда не ходил здесь по тротуару. По крайней мере, я не мог припомнить, чтобы видел кого-то здесь хоть раз. Ни раннего собачника какого-нибудь, ни мамаши с детьми или с коляской, ни пацанов, ни девушек, ни пенсионеров. Унылое местечко и тянется бесконечно долго. И как назло, всего две полосы в обе стороны, свернуть некуда, а транспорта до фига. Вот и тащишься в эдакой заднице иной раз и полчаса, и даже уже почти час.
Порой я, оглядываясь вокруг, словно теряю связь со всем остальным человечеством, будто больше нет никого. Хотя вокруг десятки машин, и в этих домах, хоть безликих и с виду безжизненных, проживает масса людей. Но это будто только кажется, а на самом деле пустые машины с включенными фарами, да в окнах просто так свет горит. Для видимости. Как будто съемочные декорации дурацкого шоу какого-нибудь.
И тогда в голову обязательно какая-нибудь мерзкая мыслишка вползет и привычно расплодится там, разветвляясь и растекаясь во все стороны. Что-то такое отчаянно безысходное. Любой образ, вымазанный до неузнаваемости тоскливым отчаянием. И сразу хочется вдавить педаль в пол, сорваться с места и с диким ревом умчаться подальше отсюда, чтобы больше уже не возвращаться никогда.
Но ехать некуда, со всех сторон лишь машины и кирпичные стены. Ты то ли в западне, то ли в лабиринте – выхода нет. Да и внезапный приступ столь же быстро проходит. Вернее, притупляется, скорее. Все же в такую рань все ощущения словно спят еще.