Желание Сауины внезапно сорваться и бежать затихло. Единственное, что облегчает минуты сильной боли – кто-нибудь, кто может ее разделить и выдержать. Лолик молчала и не убирала руку.

Сауина закрыла ладонями лицо и заплакала. Лолик погладила подругу по спине, приобняла. Той стало легче. Она отняла руки от лица, кончиком шарфа утерла слезы и погрузилась в очередное оцепенелое ожидание, в котором мысли кружились на одном месте и многократно повторялись.

Сознание опасалось мыслей и особенно новых, необычных. За ними неизбежно пришло бы беспокойство. Иногда в этот хоровод ничем не примечательных дум врывались, просачивались воспоминания – как не особо желанные, но все же знакомые гости, от которых знаешь, чего ожидать.

После школы Сауина не торопилась домой. Она предпочитала бродить где-угодно: по центральным оживленным улицам, заглядываясь на все необычное, яркое, пробуждающее внутри что-то похожее на веселье, а также по заброшенным улочкам, с уныло разлитыми лужами в старых потрескавшихся полосах асфальта, вдоль которых теснились неухоженные некрасивые домики, в которых жили бедные люди. И там, и там ей было интересно.

В дорогом квартале она отвлекалась от безрадостных мыслей, потому что здесь хватало развлечений – один торговый центр чего стоил. В нем она могла слоняться по бутикам, играть в автоматы в детском парке, посещать кинозал и торчать сколько угодно на фуд-корте – для восьмилетнего ребенка она была на редкость платежеспособной. Матери было не до нее, но единственное, в чем она не обделяла дочь – это финансы. Их всегда было достаточно.

Мама пребывала в перманентной депрессии с того времени, как потеряла отца Сауины. Уже прошел год со дня его смерти, но вдова так и продолжала жить в своих переживаниях, обращая мало внимания на детей.

Младшую она с утра отводила в садик и до вечера та ее не беспокоила. Вообще, Адина всегда была необычайно спокойным и терпеливым ребенком. Если уж она и не могла ничего осознать четырехлетним умом, то интуитивно понимала, что капризы и требования внимания ей не добавят, только усугубят мамино нездоровое состояние. Так или иначе, крошка Адина, возвращаясь в конце дня домой из сада, большую часть вечера проводила наедине с собой, тихо играя в своей комнате, пока мама привычно грустила за стеной.

Единственный счастливый момент по вечерам был связан с приходом домой Сауины. Заслышав, как поворачивается ключ в входной двери, Адина выбегала встречать сестру, и они привычно бесшумно обнимались, на секунды замирая в просторном коридоре, в котором больше никого не было.

Остаток вечера девочки проводили вдвоем. Пока Сауина делала уроки, Адина, не издавая других звуков, кроме бормотания, которое понимали только ее куклы, играла с ними тут же, на ковре. Если детям хотелось есть, они шли на кухню, доставали из холодильника обед, приготовленный тетей Аней, приходящей по утрам домработницей, грели в микроволновке и ужинали.

Мама иногда выходила из своей комнаты. Незаметно проходила через бесконечный коридор, останавливалась на пороге и, глядя сквозь детей, задавала им одни и те же вопросы. Девочки быстро поняли, что маме безразлично, как они ответят на вопрос «как дела», поэтому обычно отвечали «все хорошо».

После ужина и уроков сестры играли или смотрели мультики. После мультиков наступало тревожное время, когда за окном было темно, но спать было еще рано, да и не хотелось. Девочки могли сидеть на кровати, прижавшись друг к другу, не разговаривая и думая о чем-то своем, похожем и печальном.

Сауина вспоминала бедный квартал и людей, которые там жили. У большинства были серые угрюмые лица и некрасивая одежда. Их покосившиеся домики и отталкивали девочку, и возбуждали ее любопытство. Она удивлялась тому, как люди живут в таких убогих местах, мысленно вздрагивала, на секунды представляя себя на их месте, и в то же время, жалела их. Нередко она видела детей: те выглядели получше, чем взрослые. По крайней мере, они были веселые и с удовольствием играли в своих чем-попало огороженных дворах. Они были на виду, как и их родители, но казались счастливыми и всем довольными.