Когда всадники скрылись за лесом, она ушла в избу. Шить было уже темно. Лечь бы спать, но когда Рдянка и Елина уже улеглись, она долго еще сидела на лавке, зная, что не заснет. Без Ольрада в доме было пусто. Никакие знаки не предвещали – и вот, будто ветром его унесло навстречу неведомой беде! Вновь и вновь Мирава повторяла себе, что не может здесь быть никаких бохмитов в силах тяжких, но тревога не отпускала. От давящей неизвестности, от чувства, что явилась беда, время тянулось еле-еле, и короткая ночь макушки лета казалась такой долгой и тягостной, что Мирава извертелась, а задремала только на рассвете.

Новое утро пришло скоро, а с ним и проснулись и тревоги. Встав раньше челядинок, Мирава пошла к летней печи варить кашу – зимой домашняя печь-каменка стояла в углу тихая, остывшая, будто спящая. Пожары в тесно застроенном Тархан-городце бывали сокрушительны: скученные избы выгорали все разом. Зевающая Рдянка выгнала в стадо корову и коз, Елина возилась в хлеву, кормила кур и свиней. В Тархан-городце жили небедно, какая-нибудь скотина была на каждом из полусотни дворов, и стадо широко расходилось по лугам. Потом домочадицы пошли полоть огород. Мирава взялась за брошенную вчера рубаху, но ее не покидало чувство, будто она пытается работать под пристальным взглядом замершего рядом волка – это ее тревога не отпускала, молчала, но не уходила. Даже позавидовала бабам из окрестных весей: там на пустые мысли времени нет. Шла самая страда – где заканчивали сенокос, где начинали жать, а где то и другое.

Тархан-городец совсем не походил на другие городцы и веси и жил другим обычаем. Жители Веденецкой волости лет сто назад переселились сюда из Северской земли по воле хазар, ее владык. В то время все чаще стали ходить торговые обозы с северных рек, пробираясь к южному морю в поисках серебряных шелягов, а на волоках между притоками Десны и Дона кто-то должен был указывать верный путь – где по реке, а где и по суше, чтобы спрямить петлю русла и сократить путь на день-другой. Нужны были люди перетаскивать лодьи и грузы, помогать с починкой и припасами, охранять. Переселяться пришлось тем, кто на старом месте задолжал сборщикам дани либо еще как-то провинился, но иные пошли и добровольно, привлеченные возможностью заработать серебра. В память о том вся волость получила название Веденецкой – от слова «веденцы», то есть переселенцы, те, кого привели. Новые места веденцам поначалу не слишком понравились: здесь было холоднее, земли хуже, урожаи меньше, вокруг сплошные леса вместо привычной лесостепи. Но постепенно освоились, научились строить жилье, не опущенное в яму, как «земляные избы» в старых местах, а наоборот, поднятое на подклеты.

Жизнь на берегу «реки серебра», текущей на север из далеких бохмитских стран, давала и свои преимущества. Здесь было не то, что в иной чащобе, где за всю жизнь и не увидишь ни одного чужого человека и ни одной вещи, сделанной не своими же руками. Всякий год мимо ходили гости из хазар, итильских булгар, буртасов, северян с Дона, русов с юга и севера, из черемис. Из хазарских городов на Дону и Итиле торговые люди пробирались через реку Шат на Упу, с нее на Оку, на Жиздру – ее западный приток, а оттуда тоже через волоки попадали на Болву и верховья Десны, прямой дорогой ведущей к Днепру. Купцы от киевских князей той же дорогой путешествовали в обратном направлении, с запада на восток. И тот, кто владел землями между Жиздрой и Шатом, мог открыть или закрыть ворота между западной частью мира и восточной. «Хозяином дома» был хазарской каган (либо бек Аарон, как сейчас), но воеводы и жители Веденецкой волости служили ему привратниками и немало тем гордились.