– Я устала, – призналась однажды Татьяна. – И потерпела полное поражение. «Та» не простит мне, это ясно. Никогда не сбыться мечте о кроткой покладистой снохе. Той, которая заменит в старости дочку, подаст стакан воды. Уж «та» отыграется на мне, беспомощной, по полной программе. Но у меня уже нет иного выхода, понимаешь? Я загнана в угол. Пути к отступлению отрезаны, мосты сожжены.

Знала бы Татьяна, какие настоящие житейские бури её ждут впереди. Сокрушительный удар номер один: выяснилось, что много лет за стенами квартиры муж увлекался не столько делами, сколько своей секретаршей. Второй удар: сын со «своей» родили ребёнка, расписались и столь же скоропостижно разбежались. «Та», ясно дело, не засиделась в разведёнках. Сын («Ха-ха-ха, – заливалась Татьяна, – не обращай внимания, у меня истерический смех!») женился на англичанке. Старше его на тринадцать лет, с двумя детьми. Осел возле них надолго – вероятно, на всю жизнь. Попал в ловушку, тщательно устроенную, замаскированную Татьяной. Какая мировая известность, какое огромное будущее… Англичанка устроила его в свою средненькую школу трудовиком – он и доволен.

***

Впереди по заснеженной дорожке катились два тепло укутанных колобка, толкали коляску. Я обогнала и оглянулась. Татьяна! В румяном морщинистом дедушке-колобке в пуховичке и валенках с трудом узнала Николая, её великолепного мужа-бизнесмена. А в коляске кто?

– Ё-ёсик! Ёсико – колёсико наше! – Татьяна хотела сказать «Лёшик», но из-за не справившихся с умилением, расползшихся от счастья губ получился «ёсик». Она сразу услала мужа с коляской вперёд, чтобы не разбудить «ёсика» нашей трескотнёй.

Итак, у сына новая семья. У «той» тоже семья. Никому не нужный Лёшик провис между этими двумя полными благополучными семьями. Однажды был глубокий ночной звонок. За дверью маячило ненавистное лошадиное лицо. Скороговоркой:

– Татьяна Сергеевна, я знаю ваше отношение ко мне. Но вы родная бабушка! Меня кладут в больницу по женскому делу, на один день, понимаете (ещё бы не понять, милочка)? Всего один день! Вы можете один день в жизни побыть человеком?! Пусть не со мной – с внуком вашим вы можете быть человеком, я вас спрашиваю?!

А ты, милочка, спрашивала, как Татьяна выкручивалась одна-одинёшенька, когда сын был маленьким? Спрашивала Татьяну, когда вы с сыном ребёнка делали?! И нечего свой крест вешать на других!

Это Татьяна выкрикивала уже в спину «той», в панике, как от погони, громыхающей каблуками по лестнице вниз. На полу в прихожей изгибался в пелёнках «крест», по-мужски терпеливо покряхтывал. Оказалось: мокрый, хоть выжимай. Мокрый и ледяной. «Мама, как же ты была права!» Фразу нужно бы адресовать сыну, да попробуй его выцарапай из-под бока престарелой англичанки.

Подкидыш остался на ночь. Потом, в связи с осложнением у «той», ещё на ночь. И… пока на всю жизнь.

– Знаешь, чего боюсь больше всего? – страдальчески таращит глаза Татьяна. – Что «та» придёт и заберёт Лёшика. Хотя вроде не должна: ждёт ребёнка. Её устраивает сложившееся положение вещей. Подружились с ней и её мужем, представь себе. На что не пойдёшь ради Лёшика. А вот с сыном отдалились, отношения прохладные. Англичанка его, что ли, настраивает против.

– Господи, какие кренделя закручивает жизнь! – Татьяна качает головой, по-деревенски закутанной в платок. Смахивает расписной варежкой снег на скамейке, мы садимся.

– В последнее время философом заделалась. Знаешь, что поняла? Что отцовству и материнству человек научается быть лет в шестьдесят. Не раньше. И начинает понимать это только на внуках. Я сейчас с ужасом думаю: разве мы любили своих детей? Вспомни: да нам вечно некогда было, не до этого, всё бегом, бегом. Дети росли, как обсевки, между делом. Молодость в башке шумела. Гормоны бушевали.