– Уау, – в голосе Стаса чувствовался неприкрытый насмешливый сарказм.

– Да пошёл ты, – усмехнулся Дьявол.

* * *

Припарковавшись в Ковылинском переулке, Стас хмуро брёл по тротуару с сигаретой в зубах.

– Неожиданно! – Дьявол шёл рядом, с любопытством разглядывая купола Храма Николая Чудотворца. – Решил выговориться?

– Нет.

Впереди показалась тройная кирпичная арка входа в Преображенское кладбище.

– Багрянцев, ты в себе? У тебя осталось семь дней на сладкую жизнь, а ты идёшь на могилу человека, которого не прекратил ненавидеть даже после его смерти? Зачем? Он же не ответит ни на один твой вопрос.

Стас сбавил шаг и уставился на своего спутника:

– В тюрьмах бывают свидания. А что насчёт ада?

– Серьёзно? – Дьявол расхохотался так звонко, что прохожие с неодобрением покосились на него. – Нет, малыш.

– Но он ведь всё равно услышит меня?

– Да. Но для этого нет необходимости идти на поле, засеянное мертвецами.

– Ты что, боишься кладбищ? – Стас не удержался и тоже издал громкий смешок, наслав и на себя волну косых взглядов.

– Энергетика тут… Так себе, – поёжился Дьявол.

Стас вошёл в арку и, оглянувшись по сторонам, быстро вспомнил, где находилась могила отца.

Они молча прошли по центральной аллее мимо высокого мемориала с тёмным колоколом и вечным огнём, свернули направо к нестройным рядам могил и через несколько минут Стас остановился у массивного памятника из чёрного мрамора. Могила отца была идеально ухожена. Оперевшись на высокую изгородь, Стас посмотрел на Дьявола:

– Я хочу, чтобы ты исчез.

Тот закатил глаза, щёлкнул пальцами и растворился.

Стас ещё несколько минут безмолвно рассматривал портрет, искусно выгравированный на камне: выражение лица его старика было неизменно высокомерным, с примесью насмешливой агрессии. Стас внешне был его копией, и это его несказанно бесило.

– Знаешь, плевать на Сибирь. Плевать на домашний арест. На эту твою ушлую Валентину. Даже на все отданные ей заводы и финансы плевать. Но мать я тебе никогда не прощу. Даже растворившись, продолжу люто ненавидеть тебя, – Стас говорил спокойно, даже дружелюбно, отчего речь его звучала вдвойне зловеще. – Ты был так занят собой и своими проклятыми богатствами, что не посчитал нужным вникнуть. Докопаться до истины, провести все экспертизы. Поверил на слово этому хмырю…

В нескольких метрах от него в кустах шиповника раздалась жизнерадостная птичья трель. Стас усмехнулся и закурил.

– Давно хотел признаться. Я был счастлив, когда твоя гниль сожрала тебя изнутри. Для меня это было доказательством возмездия. Ты заслужил всю ту боль, все те муки. Я ликовал, наблюдая, как ты каждый раз корчился, как тебя мутило и тошнило после химии, как твоя самодовольная рожа желтела и иссыхала.

Сделав пару глубоких затяжек, Стас затушил окурок об мрамор.

– Тебе было настолько плевать, что ты даже на похоронах раздавал указания своим замам. Да, я всё видел. И всё прекрасно понимал. Ты, скорее всего, не в курсе, но у меня под кроватью два месяца лежал нож. Я хотел зарезать тебя, пока ты спал. Много раз. Стоял ночами у твоей кровати с ножом в руке. Знаешь, почему я этого не сделал? – Стас рассмеялся. – Пожадничал. Понял, что, если убью тебя сейчас, то не смогу сразу распорядиться наследством, а к моему совершеннолетию его растащат по кускам. Решил подождать. Придурок.

Стас замолчал.

Он смотрел на небо, по которому быстро плыли пушистые облака, а сквозь них прорывались яркие лучи майского солнца.

С высокой липы спланировала вниз яркая чёрно-белая сорока. Но долететь до земли самостоятельно она не успела. Откуда-то сбоку ей наперерез метнулся не то ястреб, не то коршун, не то сокол. Сорока успела жалобно каркнуть, и они вдвоём рухнули в кусты.