– З-драсьти, – попробую расположить их к себе.

– Здрасьти-мордасти! Ты вообще знаешь, сколько шлялась, и заявилась, на-тебе! На ночь глядя!

Я во все глаза смотрела на старичков. У них были круглые морщинистые лица, светлые голубые глаза, а одинаковые носы картошкой придавали лицам добродушное выражение.

– Анька, ну че встала как вкопанная, заходи, снимай… чей-то у тебя какой тулуп странный.

А я не Аня, я Юля. Очевидно, приняли за кого-то другого. Надо сразу все объяснить. И только я открыла рот, чтобы пуститься в объяснения, очень быстро подбежала бабушка в красном кокошнике и практически стащила с меня промокшее насквозь пальто. Понесла его к печке.

– А чего ты мокрая-то, Ань? Упала что ли в реку? – прошепелявила бабка.

– Она всегда была неуклюжей, – расхохоталась вторая.

– Бабушки, я не Аня, меня Юлей зовут.

Бабушки перестали смеяться. Одна другой на ухо довольно громко сказала, уверенная, что ее слышит только подруга:

– Что-то не очень она на твою Аньку похожа-то, смотри тощая какая, волосы черные, обкорнала их зачем-то, одета черт знает во что.

– Да точно Анька, – уверяла соседку другая бабка. – Это она с чужбины приехала, может там мода такая. Да может там и имя сменила, кто знает, что за морями-то творится.

Вторая бабка закивала, причмокивая.

– Юлька, значит. Ну, проходи, нечего в углу стоять. Голодная, небось, накормим да отоспишься у меня на чердаке, а утром к себе пойдешь.

– К себе?

– Тебя всего лет десять не было, неужто память отшибло? Ох, Анька… тьфу ты! Юлька!

Пришлось пройти и сесть на край лавки, куда показали. Стол был аккуратно накрыт накрахмаленной скатертью. На столе стояли чашки, баранки с румяными бочками висели на нитке на самоваре. Бабушка в красном кокошнике поставила блюдце с чашкой под кран самовара и налила очень ароматного зеленого чая. Затем, звякнув, поставила посуду прямо передо мной. Я втянула воздух носом. Невероятно вкусно пахло свежей мятой.

– Ох, небось сокучилась-то по нормальной еде, голубушка! – запричитала бабка в красном кокошнике, сняла с нитки румяную баранку, подала мне и пододвинула розетку с вареньем.

Пришлось взять из вежливости баранку и смущенно откусить небольшой кусочек.

– Ест как болезная какая, – расстроено произнесла бабушка в желтом кокошнике.

Она наклонилась через стол и очень громко и очень медленно стала говорить:

– Я Мар-фа Мат-вее-вна, это На-стась-я Ан-дрее-вна.

– Уфля, – я попыталась произнести свое имя, пережевывая угощение.

– Да не мешай ты ей есть, Марфа! Вишь, девчонка голодная какая!

А я и правда с большим удовольствием откусила второй кусок от баранки, намазав на него пол чайной ложки варенья по совету бабушек. Было очень вкусно, такого не пекли ни в одной городской кофейне.

– Ох, пойду я, Настась, засиделась у тебя, Прохор разволнуется, – засобиралась бабушка в желтом сарафане, еще раз бросила на меня удивленный взгляд и быстро ушла.

Мы с бабкой в красном кокошнике доели бублики с вареньем и допили чай в тишине. Только чашки о блюдца постукивали.

– Ну давай и мы что ли ложиться будем, – добродушно сказала бабушка. – Сходи пока сполосни чашки, а я тебе постелю.

Пойду помою. Не буду сопротивляться. Кто знает, где я, и какие тут порядки. Так что собрала посуду и вышла во двор. По пути еще раз попробовала вжаться в стену. Безрезультатно.

На крыльце справа от двери стояло ведро с водой. На всякий случай даже понюхала, вода ли там. И убедившись в этом, сполоснула чашки. Затем стряхнула лишнюю воду на траву и пошла обратно в дом. За огородом по-прежнему ничего не было видно, лишь смутные очертания.

Бабушка уже переоделась в белую длинную ночную сорочку, не было видно и кокошника. Вместо него длинные и густые седые волосы были заплетены в косу. Ого какая шевелюра, надо бы узнать каким шампунем она пользуется. Я поставила чашки на стол и подошла к хозяйке. Настасья Андреевна активно взбивала подушки.