Когда Петров повернулся к своим тарелкам, то застал рядом с собой новых соседей, с жадностью поедавших принесённое ими. Ивану тоже следовало поторапливаться – время поджимало, и он продолжил начатое; и доел-таки злополучный омлет.

«Вот вам!» – злорадно подвёл он некий итог, сам не зная – чему и к чему? И к кому при этом обращался.

На том, пожалуй, была выполнена уже программа-максимум. И даже сверх неё. Петров сытой рукой поднял стакан с компотом, поглядел сквозь него на свет так, чтобы это не слишком бросалось в глаза окружающих. «Сегодня исключительно пятнистый стакан попался. Наверное, из-под какао.» Поискал глазами салфетки, чтобы вытереть липкий стакан, а заодно и руки, но ни на одном ближайшем столе их не было. «Ну и ладно, – решил Иван. – Потом руки отмою».

Он поколебался, затем взял вилку и наколол ею пирожок с повидлом. Стал есть его, запивая мутной бурдой из такого же неопрятного стакана. Представив себя со стороны, махнул рукой и второй пирожок взял уже рукой: сначала двумя пальцами, а потом и всей пятерней. Пирожки оказались жёсткими, и это была ещё одна из многочисленных тайн, о которых стеснялось говорить меню.

Съеденное и выпитое уже вплотную подступило к горлу. Иван сидел, крепко сжав зубы – не стоило теперь лишний раз открывать рот, чтобы ненароком не пролить через него что-нибудь…

Иван тяжело, с одышкой оглядел зал. Картина всеобщего насыщения уже не вызывала в нём сопричастности. Хотелось выйти наружу. Но была ещё сметана…

Он тщательно, как проверяющий из санэпидстанции, всмотрелся в неё, и сразу заметил многочисленные пузырьки во всей её белой толще, после чего осторожно приподнял стакан и, не удержавшись от искушения, озорно качнул его: вверх медленно всплыла собственно «сметана», вниз нехотя поползла более тяжелая фракция. «Наверное, перестарались с водой…» – глядя на инфильтрат, аналитически заключил Иван.

По неистребимой русской привычке он выдохнул, запрокинул голову, закрыл глаза и, поднеся на ощупь к губам сметану, осторожно выпил её. Затем отставил «рюмку» на вытянутой руке, оценил результат и порадовался – все вышло замечательно: сметана внутри, отстой – в стакане. Теперь действительно пора было уходить.

Иван поднялся со стула и немного покачнулся. Прислушался к себе: внутри прибой мерно накатывал в самые ноздри.

Петров нёс к мойке грязную посуду, крепко сжав челюсти. Он изо всех оставшихся сил старался не думать о своём желудке, где вовсю шла бескомпромиссная борьба между рассольником и сметаной, компотом и котлетами.

Он обвёл мутным взглядом столы, забитые объедками. К горлу подкатил настойчивый позыв, заставив судорожно икнуть. «Как бы не об…» – испугался он, но тут же оборвал опасную мысль на полуслове. Не хватало только оскандалиться… Иван ещё сильнее, до боли, сжал челюсти.

«Ну уж нет! Я заплатил свои кровные за всё! И теперь до вечера нужно, кроме всего прочего, дожить…» – сердито подумал он. Стараясь лишний раз не тревожить свой перенасыщенный, встревоженный внутренний мир, неверным шагом вышел вон.

Петров довольно нервно и неровно двигался по улице. В данный момент его сильно заботила угроза несварения. То бишь – не случится ли банальный запор? А вдруг не банальный, а самый что ни на есть фатальный?! Запаниковавшее сознание принялось судорожно искать выход из столь критической ситуации, и тут же предложило Ивану немедленно перейти на солнцеедение…

Узкий тротуар, по которому тяжело пробирался Петров, казалось, немного покачивает. Глядь, и вот уже Иван – не Иван, а капитан, с большим трудом ведущий по бурной реке баржу, сверх меры переполненную песком. Он, капитан, с понятной печалью смотрит на груз – и ценность сомнительна, и выбросить жаль. А волны уже возле самого мостика, вот-вот захлестнут трюм. Пристать бы к берегу, да выгрузить лишка… Беда в том, что судно плохо слушается руля. В общем, походка Ивана Петрова вызывала сочувствие…