«Каких царей? Мами!» закричал Бен между сном и явью, и почти физически почувствовал, как мамин голос снова удаляется от него. Тогда он впервые заговорил с отцом о своем еврействе. Само еврейство как национальность мало волновало Бена, оно не соприкасалось с его классификацией человечества. Но, познав желание, он подспудно почувствовал, что оно всё растёт и растёт в нём с такой силой именно потому, что он еврей.

«Оставь её, не приводи в дом», – сказал отец, хотя Бен спросил его совсем не об этом. Но отец был мудрый человек, хотя и хмурый. С тех пор как мамы не стало, ветер, гулявший в их доме, присмирел, притих, и дом их стал закрытым, таким же, как отец.

В человеке есть два начала, понял Бен. В еврее злое начало может очень усиливаться и превращаться во всепожирающий огонь. Это то, что он сейчас чувствует, и это разрушает его. Поэтому Б-г дал евреям Тору – вечный источник. Только он может погасить огонь живой водой. Но огонь желаний делает воду теплой, поэтому Тора не может существовать без живого еврея.

Бен заинтересовался. Он подумал, что настоящие евреи – это и есть та самая четвёртая группа, которую он не мог найти. «А для чего мы, евреи, живём на земле?» – спросил Бен.

Отец долго молчал. «Я знал, что ты задашь этот вопрос. Мне бы не хотелось на него отвечать, но надо: евреи должны учить Тору. Я избрал другую дорогу, сынок. В этом беда». Отец улыбнулся как бы в себя и погрузился в молчание. Бен понимал, что он вспоминает о маме. Может быть, если бы отец избрал другую дорогу… но об этом Бен боялся даже думать.

Лена зачастую понимала других людей лучше, чем себя. Сама про себя она никогда не знала, какие силы в ней есть. Она могла хладнокровно выдерживать допросы в гебушке, когда их начали таскать за диссидентство. Она могла спокойно голодать неделями во имя правды и справедливости, но иногда в ней вспыхивал всепожирающий огонь. Он мог вспыхнуть от счастья и от радости, он мог вспыхнуть от стыда и беспомощности, но чаще всего – когда Лена не могла не возмутиться несправедливостью.

Однажды Лена ехала в трамвае, во втором вагоне. На первом сиденье расположился пьяный мужичок и, будучи под градусом, начал поносить «недобитых в войну евреев». Кто-то вяло предложил ему заткнуться, но особой реакции на его матерные перлы не последовало. Пассажиры были усталые под вечер, а может, и одобряли мужичка в душе. Маршрут был долгий, народу много. Лена пыталась начать читать, даже достала свой самиздат, который обычно носила в кейсе. Но ругательства мужичка не давали ей сосредоточиться. На какой-то момент она увидела «деревянных солдат», и в ней вскипел огонь. Лена, не понимая до конца, что она делает, прошла весь вагон, вежливо спрашивая, не позволят ли ей пройти, приблизилась к мужичку и заехала ему со всей силой кейсом в морду. Морда стала красной и потекла. Кейс был со стальными уголками (и теперь Лена поняла, зачем вообще она его купила). Мужик протрезвел и вышел. На Лену он не смотрел. Вместо него вошел милиционер, который смотрел именно на неё. «На этот раз её взяли за хулиганство», – констатировала Лена как бы со стороны.

Они расстались легко, точнее Бен расстался. Он стал свидетелем… нет, он не застал её с другим, как это бывает в фильмах, он не узнал её тайной жизни. Просто на улице случайно услышал, как она говорила с подругой. «Эти евреи», – говорила она, и по её тону он понял, что она никогда не будет среди них, среди евреев. «Зачем тогда всё?» – подумал он. «Она не из нашей группы, прав был отец».

Он решил искать евреев, чтобы «сделать воду тёплой», он пришел к