Иванка выглядела младше своих годков. Худая и чересчур костлявая, она, однако, была жилистой и выносливой. А как не быть, когда матери нет, батя в поле целыми днями, а большуха всю работу по дому младшенькой поручает, поскольку сноха, да старшие чада при деле. Бабка Агафья была вовсе не злой и часто жалела Иванку, но и спуску ей не давала, могла и отчихвостить, и вдоль спины огреть при необходимости.

– Недотёпа безрукая, – ворчала старуха, собирая осколки разбитой непоседой кринки и грозя девчонке батогом, – Неумеха! Одна убыль от тобе! Така же бестолкова, шо твоя приблудна мать: явилась невесть откудова и пропала незнамо куды! И кто токма таку замуж возьмёт!

– А я и не хочу замуж, – виновато бормотала девчонка, потирая ушибленную ногу. Матери Иванка не помнила, оттого на слова большухи внимания не обращала.

– Ишь, ты! Не хотит вона, – вздыхала Аганя, – Так и будешь у бати на горбу сидеть! И чаво ж ты така худюща, ведь ешь за троих, да видно – не в коня корм! Поди с глаз моих!

Иванка тотчас же выполнила наказ, сбежав за ворота. У кромки леса она нашла крупный лопух. С трудом оторвав крепкий лист, поплевав на него, приложила к кровоточащей ноге и уселась под берёзу. Девочка знала, что бабушка вскоре передумает и станет её кликать, потому далеко от ворот не уходила. Как и ожидалось, не успела тень от солнца сдвинуться, как от дома загремел зычный голос Агани:

– Эй! Иванка, подь сюды! На реку сбегай, вода кончатся.

Девочка выскочила из укрытия и бросилась к воротам: ослушаться бабушку было чревато. Коренастая Ганя протянула крепкую бадью, приговаривая:

– Бери воду супротив течения, полы мыть станем.

Кивнув, Иванка быстро засеменила к реке, слегка раскачивая кадушку при ходьбе. В ските имелся колодец, но воду из него брали только для приготовления пищи и обрядов, а для стирки и мытья приносили из реки. Скит располагался в укромном месте, среди вековых сосен и ельника, так что идти к речке приходилось по тропе через лес. Чуть поодаль находились пашни и заливной луг, на котором братья Иванки пасли коз. На дворе конец мая, но солнце уже по-летнему припекало. Вдоль леса распустились цветы: трепетали на ветру беленькие колокольчики первоцветов, медленно покачивали синими и сиреневыми соцветиями медуницы, под ельником появились кукушкины слёзки с острыми синеватыми лепестками в белую полоску. Запах влажного весеннего леса кружил голову. Иванка старалась не наступать на прошлогодние шишки, чтобы не поранить босые ноги. Тёмно-русые косы, связанные сзади одним бантом из выбеленного льна, упруго бились о спину. В некоторых местах, чтобы перебраться через оставшиеся на тропе лужи, приходилось подбирать подол сарафана и придерживать его свободной рукой. Вскоре лес расступился, обнажив каменистый берег и убегающую вниз тропинку. Бурная река была не слишком широкой, однако – быстрой, а местами и глубокой. Вода в ней студёная, оттого, что исток размещался высоко в горах. Отражение этих гор, словно зависших между небом и землёй, в ясную погоду можно было увидеть в воде.

Отмахиваясь, от назойливой мошкары, девочка быстро сбежала к реке. Перепрыгивая с камня на камень, она искала место ближе к середине, там, где вода самая чистая. Для пола сгодилась бы и мутная, однако, набедокурив с утра, девчонка хотела загладить вину. Бадья быстро наполнялась студёной водой, становясь тяжёлой. Не рассчитав сил, Иванка потянула её на себя и… нога соскользнула с мокрого валуна… Оступившись, девочка выпустила бадью. С треском ударяясь о камни, та быстро поплыла вниз по течению.

– Стой! Стой! Эх, беда-беда!