Возле штаба нас набралось 80 человек. Начальство полка, сутулый сухой майор и толстый невысокого роста полковник, смотрели на нас с презрением – как на трусов и паникеров. Короче говоря, как солдат на вошь. Выстроил нас молодой штабист лейтенант в начищенной наглаженной форме. Он не скупился на слова, низвергал на нас тысячи проклятий. Он ставил нам в вину быстрое продвижение фашистских орд по нашей территории. Оскорблял, называл нас предателями, трусами и даже фашистскими прихвостнями. Семерым, оставшимся в трусах после переправы, грозил расстрелом. Он видел в них фашистских агентов. Куклин, вцепившись здоровой рукой в мое плечо, еле держался на ногах. Большая потеря крови со всеми переживаниями давала о себе знать. У меня кружилась голова, и сохло во рту. Я не выдержал, вышел из строя вместе с Куклиным и крикнул: «Товарищ лейтенант, прекратить издевательства!» Лейтенант попытался на полуслове оборвать меня. Визжал как собака, ужаленная пчелой. Я продолжил: «Казнить нас или миловать – не твоего ума дело, на то есть начальство, разберутся. Как командир батальона я требую немедленно оказать раненым медицинскую помощь».

Из строя выкрикнул Кошкин: «Илья, ты жив?» Еле передвигаясь, бросился мне на шею. Он был ранен в оба бедра. Лейтенант кричал, расстегивая кобуру. В это время Куклин потерял сознание, повалился на землю, увлекая меня. Поднялся шум и крик. Из землянки вышел полковник с майором и с ними командир бригады полковник Голубев. Голубев подошел к нам с Кошкиным, обнял обоих. «Вы живы, дорогие мои ребята. Ранены, на данном этапе войны это очень хорошо». Старик расчувствовался. Глаза его сделались влажными. Кошкин был одет, только без ремня и сапог. Из кармана брюк торчала рукоятка пистолета.

Появились санитары с носилками, унесли Куклина и других тяжелораненых. Полковник с майором внимательно рассматривали чудом спасшихся людей. Казалось, они вылезли не из реки, а вернулись с того света.

Голубев стоял рядом с нами. К нам подошел армейский комиссар, представитель Ставки Верховного Командования. Окинул взглядом нас с Кошкиным с ног до головы, строго сказал: «Почему в таком виде, старшие лейтенанты?» Выручил нас Голубев: «Они оба ранены, товарищ комиссар». «Я вижу, товарищ полковник, и считаю своим долгом заметить товарищам: в таком виде неприлично находиться перед строем». Тут же нас с Кошкиным унесли в санитарную часть. Сотни раненых лежали под деревьями, ждали очереди на отправку в медсанбат. Нам поправили повязки, подбинтовали. Подошли санитарные конные повозки и две бортовые автомашины. На одну из повозок пристроились и мы с Кошкиным и доехали до медсанбата.

«Илеко, Степан, вы живы?» – послышался женский воркующий голос. Кошкин сидел, низко опустив голову, и думал о только что пережитом, не обращая внимания на окружающее. Голос мне показался знакомым. К нам подошла женщина, лейтенант медицинской службы. «Где я ее видел? – воспоминания проносились в мозгу. – Это же Соня Валиахметова». «Здравствуй, Соня, какими судьбами ты оказалась здесь, в этом проклятом богом, жутком месте?» – сказал я.

Кошкин поднял голову и заулыбался. Расцвел как майская роза. Протянул, слегка заикаясь: «Здравствуй, Софья Ахметовна!» Соня стояла перед нами растерянная, не зная, как нас приветствовать. Я стоял, опираясь о ствол старой шершавой осины, в гимнастерке, без брюк, с забинтованной правой ногой от ступни до колена. Кошкин сидел на толстом пне, одетый, но босиком. Она кинулась мне на шею и поцеловала в щеку. Затем подошла к Кошкину, обняла его за шею и тоже поцеловала в щеку. «Ребята! Да вы уже оба старшие лейтенанты, не сон ли это? Оба с орденами и медалями». Села по-узбекски на лужайку между нами и заплакала. «Вы с того берега реки?» «Да», – ответил Кошкин. «Какой ужас, какой ужас! Почти все погибли, если не от немцев, то от своих». «Сейчас все позади, дорогая Софья Ахметовна», – сказал Кошкин. «Степан, мы давно с вами условились, еще в Алкино, не называйте меня больше так. Или вы хотите обидеть меня». «Нет, что ты, помилуй бог. Мы очень рады встрече». «Вы извините меня, ребята, я очень расстроена. Вчера с нашего медсанбата послали на тот берег реки двух врачей и группу фельдшеров и медсестер для оказания медицинской помощи и эвакуации раненых. Через реку много переправили раненых, а из медиков обратно никто не вернулся. Сейчас там немцы. Где они, в плену или убиты? Вы не могли задержать немцев. Я не знаю, чем вы командовали?» «Батальонами, Софья Ахметовна, батальонами», – с иронией выпалил Кошкин. «Тем хуже, Степан, что батальонами. Бросили своих раненых людей на растерзание немцев. Сами спаслись, убежали. Где ваше место? Где вы должны быть?» Больше она не могла говорить, не плакала, а ревела. «Она права», – подумал я. Кошкин ответил моей мыслью: «Наше место там, среди убитых и раненых. Плохой тот командир, который первым бросает тонущий корабль». Этим было сказано все. Немного успокоившись, она тихо сказала: «Извините, ребята, за откровенный разговор. Я вас часто вспоминала как хороших парней. Я просто в вас обоих влюблена».