Всем в этом доме управляла старая немка, когда-то предусмотрительно решившая для своей хрупкой, словно сошедшей с картинки немецких сказок, Лизы выбрать в мужья местного парня. Не важно, что неказист собой: и ростом маловат, и лицо словно порохом побило, а рядом с изящной невестой, и вовсе что кряжистый пень. Главное, рассудила мамаша, работает за троих, да вопросов лишних задавать не будет: глуховат от рождения. А парень и мечтать не мог о такой невесте, только издали поглядывал, как любезничает она с местным художником-самоучкой, под стать ей наружностью и манерностью.

Как ни нравился Лизе художник, как ни плакала она по ночам в подушку, с материнскими доводами согласилась, мол, не работник он им, не опора, а выживать на чужбине надо.

Свадьбы никакой не было, зажили потихоньку в заботах о доме, хозяйстве. Васька работал как вол, всё хозяйство было на нем, Лиза с матерью действительно зажили как за каменной стеной.

А тут мамаша ещё надоумила, как прибавку в семью устроить: получить пенсию глуховатому зятю, притворившись совсем глухим.

Лизин художник тоже женился на первой, кто подвернулся, рисовал стенды для поселковых нужд, расписывал афиши в местном клубе и все чаще попивал в компании своей случайной жены.

А сердцу не прикажешь… Всё чаще придумывала Лиза повод задержаться где-то подольше, все таинственнее становились взгляды всеведущих соседок. А художник всё безучастнее и безучастнее смотрел на жену, на рождённых подряд ребятишек…

Кобышиха, как чаще теперь называли Лизу поселковые, с годами не менялась: не испортили её звонкую красоту рождение дочек, таких же утончённых и чувственных как мать. Любила Кобышиха принарядиться: и косынку прозрачную повяжет по-особенному и краешек комбинации обязательно выпустит чуть заметно под юбкою. С годами ещё и тяготиться своим замужеством перестала: с хохотом и прибаутками рассказывала закадычной подружке о своих приключениях. А на подружкино предостережение: «тише, услышит» нарочито громко говорила: «Да он же глухой!»

Васька действительно как оглох, почти ни с кем не разговаривал, но никогда и намёком не упрекнул жену в своей ревности. Бесконечной работой по хозяйству заглушал тяжёлые мысли и издёвки деревенских да тихо любовался красавицами дочками. А когда совсем было невмоготу, забирался на стайку, бросался лицом в душистое колючее сено и мычал, размазывая по обветренному лицу слёзы бессилья. Лежал на спине, уставившись в небо, и вспоминал редкие минуты супружеской радости…

Уже давно нет строгой немецкой мамаши, рано умерла спившаяся и болезненная жена художника, да и безропотного трудягу Ваську прибрал господь. А Лиза всё так же украдкой встречалась со своим художником, жалела, подкармливая бесприютного бедолагу домашним, заботясь о его заношенной одёжке. Но жить к себе не звала. К чему теперь?

Сноха наших хороших, почти как родственников, соседей была из приезжих. В доме свекрови появлялась Физа почему-то не часто, внешне она запомнилась больше по пожелтевшей семейной фотографии, подаренной когда-то соседями моей маме на память и хранящейся теперь у меня.

Физа и по сегодняшним меркам была красоткой: высокая, на голову выше своего мужа, тонкой кости с округлыми линиями статной фигуры, которую не могла испортить даже мешковатая самолично состряпанная деревенская одёжка. Лицо с правильными и милыми чертами величаво венчала крепкая русая коса.

Физа слыла поселковой чудачкой. В отличие от большинства деревенских баб никогда официально не трудоустраивалась, хотя вырастила одну дочку и лентяйкой не была. Прибавляла в скромный семейный доход простого работяги мужа добытые подёнщиной копейки. Бойкую и весёлую Физу с удовольствием зазывали помочь нуждающиеся односельчане. И с работой ловко справится и до слёз рассмешит забавными историями собственного сочинения. Любившая частенько выпить Физа шпарила стихами о любых событиях своей жизни, потешая подвернувшихся слушателей. Однажды и я стала свидетельницей её очередного выступления.