Лиза долго репетирует, подбирает слова.

“Лиза знает, что вы делаете с детьми, Владимир Сергеевич!”

Нет, не так. Надо конкретнее. И внятно. И один раз: “Лиза знает, что вы злоупотребляете…”

Нет, она будет волноваться и не выговорит сложное слово. Нужно сразу, и чтоб он понял, что все всерьез.

“Лиза в курсе, что вы обманываете доверие пациентов, Владимир Сергеевич. И полиция тоже в курсе”.

Да, полиция! Пусть он знает, что Лиза обратилась в полицию. Это правильно, это должно его испугать. Он испугается и сам придет сдаваться. Так будет даже лучше.

Лиза радуется, что наконец сможет позволить себе соблюсти собственное первое нерушимое правило – сказать Владимиру Сергеевичу правду, которая уже порядком разъела ее изнутри. С бабушкой таким делиться немыслимо, а вот Владимиру Сергеевичу она скажет. Следовать правилам легко и приятно.

Первые правила появились, когда мама уехала в командировку. Бабушка сказала Лизе, что они теперь будут жить в ее квартире, вдвоем. Лиза хорошо помнит, каким кошмаром это обернулось.

Мама была веселая и ровная – подумав о ней, Лиза совершенно некстати вспоминает Ясю. Мама была такая же, как Яся, – легкая, вот какая она была, и Лизе тоже было легко рядом с ней. Бабушка оказалась совсем другой.

Бабушка совсем не смеялась, и поначалу, пока она не объяснила Лизе про аллергию, Лиза думала, что бабушка все время плачет, и постоянно хотела знать почему.

Вообще-то Лиза и сама плакала. И совсем не хотела говорить с бабушкой – ни об этом, ни о чем другом. Не только потому, что мамы вдруг не стало рядом, а еще и потому, что бабушка постоянно пыталась настоять на своем, заставить Лизу поступать так, как она считала нужным. Битвы велись не на жизнь, а на смерть.

– Я тебя через колено переломлю, упрямая девчонка! Вся в мать! – кричала бабушка.

Вначале умываться, потом делать зарядку. Месяц в слезах.

Зашторивать окна перед сном. Полгода изматывающей бессонницы.

Плотно завтракать, обедать и ужинать. Тяжелый год.

Лиза представляла, как она ломается пополам, словно сухая ветка, под бабушкиным устойчивым каблуком. Ломается и вдавливается в мокрую землю. Так ей и надо, капризной и избалованной девчонке. Только это и заслужила. Потому и мама уехала. Потому что жить с Лизой невозможно.

Лиза не умела объяснить, что просто не может спать в комнате с зашторенным окном. Это сейчас она бы с радостью закупорилась со всех сторон, а тогда было очень страшно, как будто тебя зарыли под землю.

Не может плотно есть в обед и особенно вечером. Потому что потом ночью снятся кошмары.

И совершенно никак не может вначале мыть подмышки, а уже потом потеть на зарядке, иначе потом от одежды нестерпимо воняет и все чувствуют этот запах и злятся на Лизу.

Лиза была уверена, что бабушка понимает всю невозможность этих действий, а на своем стоит просто из принципа. Будто она старуха из сказки – злобная, сумасшедшая. Будто она хочет сжить Лизу со свету.

Года два понадобилось, чтобы бабушка сообразила, что происходит. К этому времени Лиза начала заикаться, а потом и вовсе замолчала. Чуть из школы не выгнали. Бабушка потащила ее к невропатологу, тут-то все и прояснилось. Прямо при Лизе доктор сказал бабушке, что давить больше нельзя, придется договариваться. А еще сказал, что это не капризы, а особенности. Бабушка заплакала от радости, что Лиза особенная. Лизе тоже было приятно. В тот же вечер, придя домой, бабушка усадила Лизу на диванчик в своей комнате и пожаловалась – будто бы в воздух – что не знает ни одного правила из тех, по которым Лиза живет.

Лизе снова пришлось нелегко. Одно дело – следовать правилам, как можно поступать иначе? Другое дело – рассказать о них, сделать их словами. Но бабушка – впервые! – готова была помогать Лизе. Она подсунула Лизе блокнот, начала задавать наводящие вопросы, и Лиза сочла возможным ответить. Так, шаг за шагом, они сформулировали и записали все на свете Лизины правила. Помогли ли таблетки, как сочла бабушка, или это правила вылечили ее, как считала Лиза, но она заговорила опять, а через некоторое время и заикаться перестала.