В городе черных пределов сожженных границ.
Ненужная скорбь дворянских подвалов,
Продажная совесть чиновничьих сук,
Невинная дочь порочного бала,
Опущенных глаз, но поднятых рук,
Пошла по рукам, но этого – мало…
Бездомные дети забытой Трубы,
Того нет в живых, а этот – нигде,
Хранители блеска пропащей звезды
Нашли свой покой в нескончаемом сне.
Блаженная Маша, молись за них,
С нелепой походкой прячущих лица,
Им дали возможность мечтать и летать,
А также право первым разбиться…
Теперь есть единственный шанс —
Пропасть в этом долгом пути
с Востока на Запад.
Проститься, простить и в бездну уйти
С увядшим цветком из ослепшего сада.
Эта чаша будет испита сполна.
Не за грош пропадешь, и чья в том вина,
Что, может быть, завтра начнется война.
До этой воды не хватило корней
У ваших отцов и у наших детей.
декабрь, 1991 г.
«Мне б не молчать, а плакать…»
Мне б не молчать, а плакать,
Оторваться от земли и взмыть,
И струной дождя, от ветра рваной,
Зазвучать, а после взять и смыть.
Убежать в разорванную осень,
Зарекаясь на обратный путь,
Не найдя прощения средь сосен,
Навсегда рябиною уснуть.
И инок в печальном отпеваньи
Тихой ночью вспомнит обо мне:
Не был я ни в тюрьмах, ни в изгнаньи,
Но не выжил я в своей беде.
Завязал глаза и в пляс пустился…
С колокольцем лепры во весь рост,
Призрак ждал, а я так открестился
И пришел с молитвой на погост.
Я искал и звал тебя, но тщетно,
Видно, не судьба нам вместе быть.
Видел я во сне твой мир запретный,
Только, как пройти, забыл спросить.
Может, где-то там в безумной сини
Мы найдем себе покой и смысл,
И лазурный иней на могиле,
Тая, нас на смерть благословит…
декабрь, 1991 г. Ночь.
Оксане Серебряковой посвящается…
Я сжег свои письма и ключ потерял,
И сделал петлю из концов и начал.
Отмерил три метра под полной Луной…
Опять эта осень лезвием в мозг,
И тихий мотив, безымянный родной…
Там не было песен и не было роз…
Все! Хватит!… я еду – домой…
Я помню тот день, мне не нужно труда,
Чтоб каждую полночь летать туда.
В глазах паутина и тающий блеск
Шаров золотых скользит до небес.
И мертвое дерево – скорбный престол.
Впервые я это познал.
На могильной плите цветок расцвел,
И прах ему кровь отдал.
В орнаменте веток видны огни
И белый больничный камень,
И мы с тобой здесь, мы здесь одни,
В том месте, где боль и память.
Но все повторилось, лишь цвет поменяв,
Как тою осенней порою,
Свою безнадежность на боль променяв,
Я возвращаюсь домой…
1991 г.
Иван-да-Марья
На заброшенной сторонушке
Боль-тоска лежит на донышке,
И сиротами дома,
Да больницы – терема.
Ну, а выйдешь за околицу,
Так за елью смерть хоронится
И костлявою рукой
Призывает на покой.
Воронье печною копотью,
На деревьях рваной россыпью,
Как спасение, солнца свет,
Да на солнце, волчий след.
Там, где лисий след теряется,
Где язык огня кривляется,
Где дурней чумы молва,
Там растет плакун-трава.
Иван-да-Марья, научи нас любить,
Научи нас видеть простое в сложном.
Иван-да-Марья, научи нас не лгать,
Научи нас прощать…
1990 г.
Выпь
Возьми свою радость,
отдай мою боль,
Сожги свои письма в страну,
где не умеют любить.
Там все покрыл пепел,
а снег превратился в соль.
И ангел был съеден зверьем,
не успев остыть.
Где плачет волчица
по полной Луне,
Что саваном белым лежит на воде.
Где кончается день,
едва лишь забрезжит рассвет,
И на образе плесень,
и плесень съедает цвет.
Возьми свою радость,
отдай мою боль.
Где дождь не смывает
ни грязь, ни печать, ни клеймо,
Там город без улиц, дом без дверей,
и без стекла окно.
А пьяный мужик, заложив и тюрьму, и суму,
За рюмку водки в трактире
пропил и детей, и жену.
Возьми свою радость
отдай мою боль…
1992 г.
Четыре птахи
Ты сплети узор дороги —
На рубахе отблеск неба,