Тибор…

Фабиан спасет Тибора.

Сегодня же. Вот прям щас, поднимается в спальню, включает ноут, устраивается поудобнее на постели, серия двенадцатая, акт четвертый, общим планом – Исторический Музей, его надо показать чуть-чуть сверху. Камера смотрит на толпу, снижается, выхватывает из толпы Тибора, вот он идет, то и дело замедляет шаг, боится чего-то. Камера… так и слышится в памяти голос препода, бить буду за камеру, нет таких слов в сценарии, а какие тогда, спрашивается, есть… А плевать хотел Фабиан на этого препода, и на всех хотел плевать, вот как хочет, вот так и пишет, понятно, да? Итак, Тибор поднимается по ступенькам, проходит в зал, лицо Тибора крупным планом, зрачок Тибора нервно пульсирует (у Венкеля это здорово получится), потом камера смотрит на ледяной дворец под стеклом, приближается, Тибор идет к стеклянному кубу, под которым ледяной дворец. Вот так. Здесь еще парочку-троечку эффектов добавить, чтобы показать, что там, внутри куба, что это не просто ледяной дворец, что там что-то живое, оно думает, чувствует, слышит и видит Тибора, зовет Тибора, полностью повелевает его разумом. Средним планом – Тибор хватает куб, – вот так, на глазах у всей толпы. Секундное замешательство, камера выхватывает из толпы несколько лиц, охранники с автоматами вскидывают оружие, немедленно поставьте экспонат. Вот тут зритель должен понять, что если Тибор не подчинится, его застрелят на месте, вот так, всей толпой расстреляют. Крупным планом лицо Тибора, – наваждение ненадолго отпускает его, но уже поздно, поздно, теперь одно из двух – или открыть куб, или погибнуть, обратной дороги нет…

Пауза.

Немая сцена.

Слышно, как секунды капают в вечность.

Тибор открывает ящик, вот так, раз, и все, – нечто вырывается из хитросплетений ледяного дворца, это нужно показать как-нибудь, что зритель ничего не видит, не слышит, но понимает – нечто вырывается из куба…

…Фабиан переводит дух, снова шарит по тарелке с пончиками, как ничего нет, быть не может, чтобы ничего не было, только же что полная тарелка стояла. Нет, надо холодильник сюда, полцарства за холодильник и чайник тоже…

Фабиан протягивает руку в пустоту, уже знает, что никто не ответит на рукопожатие, но все-таки надеется сам не знает, на что.

– Все… все в порядке… я тебя спасу… ты будешь… будешь жить…

Год, два, десять лет…

…нет, слишком мало.

Сто лет.

Мало.

Пятьсот.

М-мало.

Кто-то смотрит в будущее, перебирает года. Века. Все еще не верит, что там, впереди, ничего нет, только дремучие леса, в ветвях которых вьют гнезда люди.

Нет.

Не может быть.

Тысяча лет.

Две.

Три.

Должно же быть где-то там… впереди…

Венкель выходит за ограждения. Толпа расступается – испуганно, почтительно, люди переглядываются, перешептываются, тихохонько-тихохонько, чтобы Венкель не заметил, щелкают на телефон, еще, еще, еще. Венкель не замечает, Венкелю не до телефонов, не до кого, не до чего, Венкель идет в кафе, в кофейно-кафейный полумрак, заказывает горький шоколад, заказывает рыбу и мясо, люди у прилавка не понимают, переспрашивают, нет-нет, никакой ошибки – рыбу и мясо.

Венкель смотрит на рыбу и мясо, пытается понять, что он только что сделал, что он заказал, что вообще происходит. А главное, кто это сделал, еще Венкель или уже Тибор.

Нет, все-таки Тибор, вот он сидит на стуле рядом, режет рыбу, режет мясо, нанизывает на вилку кусочек того, кусочек другого, ест. Вернее, и не режет, и не ест, не может он резать и есть. А вот Венкель режет и ест, у Венкеля это хорошо получается. Раньше Венкель оставлял на тарелке кусочки для Тибора, даже по двум тарелкам раскладывал – теперь уже так не делает, понимает, не надо Тибору ничего такого, Венкель ест, и хватит того Тибору.