– Это миссис Моран, – сказал доктор медсестре за окошком. – Из НПИ. Нужно полное физическое обследование. Оранжевый, зеленый и желтый.

Медсестра хихикнула.

– У нас есть и другие цвета.

– Мне нужна вся радуга.

Сестра заполнила несколько столбиков в своем бланке.

– Пусть посидит. Мы будем готовы через минуту.

Шнайдерман вернулся к Карлотте. Ее нервировал незнакомый запах химикатов. На первом этаже было холоднее. Повсюду на стеллажах стояли инструменты, пробирки и трубки. Внезапно в ее разуме они начали становиться все больше. Ее как будто уменьшал металлический и стеклянный блеск комнат и больные в коридоре.

– Не волнуйтесь, – сказал доктор. – Понимаю, место не самое приятное. Тут как в гараже. Но вы ведь уже сдавали кровь, да? Больнее не будет. Врать не стану, в основном это просто скучно. Займет где-то два часа. Попытайтесь не заснуть.

Карлотта нервно улыбнулась.

– Я буду наверху, когда вы закончите. Если захотите меня увидеть, попросите проводить до НПИ.

– НПИ?

– Нейропсихологический институт. Тут знают.

– Ладно.

Он развернулся. Затем повернулся обратно. Карлотта все еще переживала. Она не хотела, чтобы он уходил.

– Я буду ждать, и мы сможем поговорить, если захотите. Решать вам. Смотрите по самочувствию. Ладно?

– Да.

В кабинете, несмотря на молодость, в нем чувствовался авторитет. А с медсестрой он показался мальчишкой. Карлотту нервировало, что он с ней флиртовал.

– Миссис Моран, – позвала сестра, – пожалуйста, заходите.

Карлотта смирилась. Она вошла в комнату, заставленную трубками, пробирками, бутылками с густыми и отвратительными жидкостями. Вращающиеся механизмы внутри стальных контейнеров издавали жужжащий звук. Техники передвигали по прилавкам банки с кровью. Карлотта вздрогнула. Она стала обесчеловеченной, частью огромной медицинской машины. Даже свет здесь был зеленым и холодным. Все выглядели странно. Медсестра отодвинула занавеску. Карлотта вошла внутрь и разделась.

17:30, 2 ноября 1976

Снаружи дома на Кентнер-стрит слегка моросило. Карлотта еще не вернулась из клиники. Темные птицы пели грустные песни, снова и снова, спрятанные в деревьях. В доме было холодно и как-то пусто.

Билли стоял у раковины, почти не обращая внимания на отражение в черном окне. С тех пор как Карлотта заболела – или как еще это назвать, – Билли сам мыл посуду, одевал девочек и готовил себе обед. Он знал, что совсем скоро от него потребуют большего, но пока он делал все, что мог, – мелкие дела, которые упростят маме жизнь.

Билли считал, что нет ничего постыдного в ментальных заболеваниях. Ими люди болели так же, как простудой и десятком других болезней. Только от этого не придумали лекарств. Это нельзя изучить под микроскопом и отделить плохие клетки.

Лицо Билли напряглось. Мысль о микроскопах напомнила ему о школе, биологии и всем, что он ненавидел. Классы воняли как тюремные камеры. Странные учителя радовались, когда позорили детей перед всем классом – мелочные идиоты, проживающие свои маленькие жизни без надежды на лучшее. Он их терпеть не мог.

Билли не ходил в школу уже больше недели, но его это не беспокоило. Плевать, что ему скажут или предъявят. Да и вообще, что они могут? Скоро ему будет шестнадцать, и тогда он сможет уйти насовсем.

И все же Билли снедало беспокойство. Все так не вовремя. Особенно сейчас, когда заболела мама. Он не хотел доставлять ей хлопот. Но если честно, что она о нем знала? О чем он думал, о чем мечтал? Что вообще знают родители? Мама знала лишь то, что он обожал тачки. Даже шутила об этом с Синди. А ему нравились не просто гаечные ключи и масло. Он не собирался подаваться в гонки. У него была цель. Большая цель. И машины – лишь одна крошечная ступень.