Разбирательства, напоминавшие препарирование, начались за ужином.

– Прости, что наговорил тебе лишнего в ресторане, – извинился Адам.

– Лишнего не то слово, – серьезно и без улыбки ответила Рут, чтобы дать ему понять всю тяжесть его вины, и затем продолжила: – И ты меня прости, что огрызалась на тебя. Я поняла, почему ты хочешь устроиться судьей, и, конечно же, поддержу тебя. Когда заканчивается прием заявлений?

– Понятия не имею. Пока еще даже не объявили о вакансиях. Да и не то чтобы я принял окончательное решение – надо взвесить все плюсы и минусы.

– Так давай обсудим! Я тоже все еще хочу нормально поговорить с тобой о суррогатном материнстве, – сказала Рут и, улыбнувшись, добавила: – Надеюсь, на этот раз без швыряния стульев.

Адам потянулся к ней через стол и нежно поцеловал ее в губы.

– Договорились, только давай не сегодня – не хочу, чтобы ты уходила, как в тот вечер.

Рут решила не настаивать, чтобы не портить дружелюбную атмосферу. Таков сценарий их ссор: бурный скандал, за которым следует этап избегания и подчеркнуто холодной вежливости, а затем примирение – настолько трогательное, что от прошлых обид не остается и следа. После обмена извинениями всегда восстанавливается равновесие, но, поскольку конфликт так и не обсудили, он всегда остается неразрешенным. Рут казалось, что другие пары поступают иначе. За последние годы она заметила, что каждый раз, когда Лорен и Дэн ссорятся, они обязательно обговаривают возникшую ситуацию, чтобы добраться до корня проблемы и выяснить мнение друг друга на этот счет, потом сходятся на каком-то решении и договариваются, что делать дальше. Иногда Рут над ними посмеивалась и в шутку называла их переговорщиками, но именно это кропотливое и зачастую болезненное занятие укрепляло их брак даже тогда, когда ЭКО могло его разрушить. В глубине души она им завидовала. Это по-настоящему конструктивное и взрослое решение, в то время как они с Адамом порой выглядели как дети, которые заперты в доме с привидениями и боятся их случайно призвать.

Рут вернулась в супружескую постель и их общую комнату, полную воспоминаний о совместной жизни: коллаж из фотографий и рисунков, подаренный Лорен на двадцать пятую годовщину свадьбы; гипсовая фигурка с надписью: “Лучшая мама в мире”, которую Алекс купила ей во время школьной экскурсии в парк Нью-Форест, когда ей было десять; и двое большеклювых тупиков, поселившихся у них со дня свадьбы. Эту гравюру Одюбона, висевшую над кроватью родителей Адама, подарила им его мать, отметив в поздравительной открытке, что тупики выбирают себе одного партнера на всю жизнь и никогда не расстаются. Теперь гравюра висела напротив их кровати: на ней одна из птиц стоит на краю скалы, а другая плещется в воде возле нее, подняв вверх одну лапку. Кажется, что между ними установилась чересчур уж крепкая связь, и все же они всегда готовы взлететь.

– Только взгляни на них, – нежно сказала Рут. – Уже столько лет прошло, а они все еще вместе.

Адам кивнул.

– Когда надо мной издевались в школе, я всегда думал о них.

– Знаю, – ответила Рут, поглаживая его по голове. – Ты представлял, будто находишься внутри этой картины и смотришь оттуда на то, что с тобой происходит.

– Не ожидал, что ты помнишь, – сонно сказал он.

– Я все помню.

Рут подумала, не заняться ли им любовью – и это была скорее мысль, а не физическое влечение, – но Адам уже уснул: ему явно с трудом давались партизанские войны, и после редких, но бурных ссор он восстанавливался неделями. Она лежала рядом с мирно сопящим мужем и вдруг впервые почувствовала страх, оказавшись запертой в темной, зловонной тюрьме собственного сознания. По стенам стекает багровая кровь вперемешку с липкой слизью, а с потолка свисает гигантская металлическая табличка, на которой крупными черными буквами написано: “материнская смертность”. Глубокий замогильный голос, не переставая, повторял слова медсестры: “Преэклампсия, эклампсия, инсульт, кровотечение”. Дыхательные упражнения не помогли. Рут попыталась очистить разум и представить себя в тихом, спокойном месте, но мысли вновь уносили ее в окровавленную комнату, где беспомощная женщина стонет от боли, но никто не слышит ее.