Людмила Михайловна налила себе в стакан воды из стоящей на столе бутылочки, сделала несколько мелких глотков. Ребята сидели не шелохнувшись.

Поставив стакан с остатками воды на красную поверхность стола, она продолжила:

– Поздним вечером 29 июня 1941 года я, мама и брат сели в открытый полувагон эшелона, перевозившего работников и оборудование «Красного резинщика» в далекий холодный Свердловск. Тогда мы еще не знали, что едем на Урал насовсем и в Киев приедем только спустя двадцать лет, в составе экскурсионной группы передовиков резиновой промышленности.

Наша гостья встала, вышла из-за стола и остановилась в проходе между первым и вторым рядом парт. Внезапно ее лицо стало суровым, ласковые до этой минуты глаза превратились в кусочки серого гранита.

– До Свердловска мы ехали почти полтора месяца. Из-за того что одновременно эвакуировалось множество предприятий, поезда двигались медленно, как улитки. В дороге мы с Колей заболели желудочным гриппом. Помню, как мама поила нас сладким чаем, пахнувшим банными мочалками, вприкуску с пшеничными сухариками. А еще я очень боялась «подцепить швей». Кто были эти загадочные швеи и чем они так опасны, я не знала. Дочь формовщика, ехавшая с нами в вагоне, авторитетно заявила, что если они заведутся, то нас обязательно побреют налысо и волосы уже никогда не вырастут.

– А вам не было страшно? Ведь кругом война, фашисты… – я наконец-то решилась задать один из подготовленных вопросов.

– Очень. Я боялась потеряться на станциях во время остановок или во время бомбежек, когда приходилось выпрыгивать из вагона в открытое поле. Я решила, что если я буду слабой, то предам Родину и солдат, бесстрашно воевавших на фронте. И старалась сдерживать слезы.

Людмила Михайловна посмотрела в окно. Ветер стих. За окном светило бледное уральское солнышко.

– В Свердловск мы приехали в начале августа. Город встретил нас серыми свинцовыми тучами. Никто и подумать не мог, что летом бывает +9, и поначалу мы очень мерзли в своей легкой одежде. Наш эшелон разгрузили прямо под открытым небом, у недостроенного трехэтажного здания с зловещим названием «Убойно-утилизационный мясокомбинат». Почти одновременно с нами прибыл «Красный треугольник» из Ленинграда. Московский «Каучук» приехал последним, уже зимой.

Внутри корпусов не было окон, проемы занавесили плотной тканью и начали устанавливать оборудование. Ночевали в цехе все вместе. Взрослые и дети спали прямо на бетонном полу, укрывшись брезентом или технической тканью. Позже нас (детей) переселили в красный уголок барака Мясохладстроя. А многие резинщики всю войну прожили прямо на заводе. И многие умирали от непосильной работы прямо у станков. Кто-то горько пошутил, что это и есть «стоять насмерть».

Староста нашего класса Ирина подняла руку:

– А в школу вы ходили? Праздники отмечали?

– Знаете, ребята, как-то не до праздников тогда было. После смены взрослые, в основном женщины, пожилые рабочие и ребята постарше, получали различные наряды. Одни строили новые заводские корпуса, другие – жилье для работников, третьи – корчевали деревья для прокладки трамвайных путей. Мы с братом маму почти не видели.

В 1942 году, когда при заводе открыли техникум резиновой промышленности, Коля пошел туда учиться и тоже пропадал целыми днями вначале в учебном классе, а после занятий в цехе, у макательного аппарата. Пожалуй, самым главным праздником в тот год стал пуск линии для фронта. Когда в ночь на 16 декабря из-под прессов заводского цеха вышли первые башмаки и катки для танков, многие женщины, не стесняясь, плакали. Этот день стали считать днем рождения завода РТИ.