Не могла я в своем родном городе блуждать по парку несколько часов, не наткнувшись ни на одного человека, скамейку или, хотя бы брошенный мусор. И еще для начала сентября здесь было слишком холодно.

И люди здесь были странные, слишком суровые, не приветливые. Запахи, звуки – все не привычное. В общем, мир ненормальный, другой, чужой, не мой. А я сегодня ничего крепче кефира не пила. Могли мне что-нибудь в садике воспитатели в компот подсыпать? Вряд ли…

Но я сегодня очень устала и на анализ происшедшего была неспособна. Поэтому просто уснула с Лэлой в выделенной нам комнатке, прямо на брошенную на пол солому, прикрытую чем-то грубым и колючим

- Обычная циновка. – Проговорила Лэла. - Засыпай и не мешай мне отдохнуть. Завтра работать с раннего утра поднимут.

2. 2. В Обители Благочестия.

2. В Обители Благочестия.

А рано утром, когда ещё не рассвело, я убедилась в том, что я далеко не такая глупая, как обо мне думали мама и мой старший брат.

Нас с Лэлой грубо подняли с пола. И чуть ли не в лица нам побросали широкие платья из материала больше напоминающего мешковину. Когда мы их натянули прямо на нашу одежду, монахиня, которая стояла к нам спиной, развернулась и посмотрела на нас.

- Вы сейчас надели рясы. Позже вам сошьют и выдадут подрясники, тогда вы избавитесь от своей мирской одежды. – Сурово начала она.

Потом она попросила наклониться Лэлу и одела ей на голову маленькую плоскую и круглую шапочку. Она закрывала девчонке макушку головы от середины лба до затылка.

- Это тафья, - мне монахиня ее одевать не стала, а только вложила в мою руку. – Надевая эту шапочку следите, чтобы она закрывала ровно середину лба.

Потом она развернула большие серые платки. Один передала Лэле, а второй одела на меня. Она показала, как, держа его весу, сложить платок треугольником по диагонали. Накинуть его на верх головы и застегнуть под подбородком специальной булавкой. Не знаю, как я выглядела в широкой рясе шапочке и платке, закрывающим даже тело до самого пояса, но чувствовала я себя монашкой. Окинув нас довольным взглядом и напомнив, что волосы необходимо закрывать полностью, до единой волосинки, она велела следовать за собой.

И повела нас молиться в Храм. Я по дороге чуть несколько раз не упала из-за заплетающегося в ногах подола рясы.

Храм Единого Бога находился в отдельном строении. Это было огромное просторное помещение, где необходимо была все время молитвы стоять или сидеть, опустившись на колени. Я решила все время молитвы провести стоя, но вскоре, почувствовав усталость, опустилась на колени. Тем более пол здесь был чистый, из гладких деревянных досок.

Молитвы поочередно читали монахини. Они обращались к Богу за помощью лично для себя, своих родственников, страны, бедных и обездоленных…

А у меня от долгого сидения на коленях в холодном помещении уже все тело била дрожь. И ноги сковало судорогой, когда нам, наконец, позволили закончить молитву.

Двор монастыря был совсем не современный, без асфальта и без освещения. Где-то на краю сознания у меня мелькнула мысль, что это может быт подстроенный розыгрыш. Но здесь кругом было слишком много навоза и куриного помета. Такими реалистичными розыгрыши никто не делает, по-моему.

Потом нас отвели в полуподвальное помещение с очень низким потолком и, толкнув в плечо, заставили сесть за длинные деревянные столы. И были они какими-то липкими, сальными. И прямо на этот стол бросили по кусочку грубой, до конца не пропекшейся, лепешки и поставили в глиняных чашках ещё теплое молоко. Лепешку я побоялась съесть, ведь от сырого теста заводятся глисты, мама всегда это повторяла. А молоко не было пастеризованный, его, оказывается, даже не кипятили. А если пить парное молоко, то проще простого подхватить какую-нибудь кишечную палочку. Я, вообще, боялась здесь завтракать. Поэтому со стола я поднялась голодной. И никто даже не уговаривал меня поесть.