Кто не читал, поинтересуйтесь.

Любопытно.

Всемогущий был прав, все были правы, Ханна, восседающая на мне, была права, я, возлежащий на ней, был прав. Прав был Гюнтер Шуббель и его босс Тельман. Прав был всякий, кому хватало времени заниматься любовью и бороться за справедливость. Прав был тот, кто уверовал в согласие и не замыкался в тисках «крови», «нации», «свободного рынка», «класса», «капитала», кто не отдавал всего себя борьбе за «права человека». Прав всякий, кого даже мировая революция не смогла оторвать от любимого тела.

Это факт, и с ним необходимо считаться.

Неправы были те, кто завидовал, кому не терпелось найти врага, кто уверовал в один-единственный рецепт на все времена, кто, отыскав его, кричал «эврика!», кто терзался от одной только мысли о близости с любимой женщиной, кто собственную немощь в этом святом деле сваливал на большевиков, плутократов, на арабов, лицом напоминавших «лакированных обезьян», на славянских недочеловеков, на развратных лягушатников.

У таких людей нет будущего – это говорю я, Вольф Мессинг.

Во время выступлений, весь погруженный в поиски спрятанных предметов, я издали приглядывал за Ханной. Опасность я ощущал внезапно, покалыванием в пальцах.

Смутно нарисовалась какая-то маленькая станция, через которую должна была проследовать Ханна. С какой стороны ей грозила беда, от кого она исходила, кто к ней подбирается – гнусный маньяк или грабитель, будет ли у него эмблема какой-нибудь добровольческой банды или красная звезда на фуражке, – уловить не мог, только эту зловредную струю, истекающую из какой-то ментальной подворотни, я ощущал остро.

Затем, во время аплодисментов, мне привиделась ватага фрейкоровцев, шастающих по вагонам и целенаправленно кого-то выискивающих. Во время поклона обнаружил: бандиты ищут женщину-связную. Откуда выплыла эта мысль, сказать не берусь – родилась и все тут. Я помчался в гримерную, там закрылся. Гостям, рвавшимся ко мне с визитами и поздравлениями, было сообщено, что я плохо себя чувствую, что я перенапрягся…

Устроившись на диване, вместо потолка смутно разглядел Ханну, беременную, на последнем месяце. Пояс на животике был доверху набит какими-то резолюциями, решениями, постановлениями; черт их разберет, что они понапихали Ханне в животик! Меня прошиб ужас, какой я испытал только однажды, когда безбилетником добирался до Берлина. В следующее мгновение, силой своей мысли, подал Ханне сигнал об опасности. Она не услышала меня – глядя в вагонное окно, мечтала о чем-то заветном (о чем, не различил). Следующий ментальный оклик она тоже пропустила мимо ушей. Между тем поезд подбирался к станции, где возле водонапорной вышки толпились с пяток одетых в солдатское фрейкоровцев. Курили… Наконец один из них, по-видимому, старший, отдал приказ, добровольцы затоптали окурки и двинулись в подходящему составу. Я мысленно крикнул изо всех сил: «берегись!»

Ханна даже не шевельнулась.

Фрейкоровцы вошли в первый со стороны паровоза вагон, двинулись по коридору. Особенно внимательно они присматривались к молодым беременным женщинам.

Внезапно Ханна вскинула голову и, совсем как птичка, дернула головкой, глянула направо-налево, затем торопливо поднялась, вышла из купе и, поколебавшись, направилась к противоположному выходу. Все эти мгновения я с нараставшим ужасом наблюдал за ней. Она опередила охотившихся за ней фрейкоровцев на какую-то долю секунды. Когда добровольцы вошли в вагон, она закрыла дверь в тамбур. Когда же Ханне удалось незамеченной спуститься на перрон и скрыться в толпе, я испытывал настолько могучий оргазм, что вынужден был переодеться.