Наконец вылез на открытое пространство и услышал собственный вой. Горло саднило, как бывало, когда они с Саней возвращались с футбола, наоравшись речевок за любимую команду. Вытащил из-за пазухи полуботинок, посмотрел внимательно и захохотал. А потом заплакал, размазывая по лицу слезы и кровь.
Полуботинок был на правую ногу, как и вся остальная его добыча.
ПРОЗА ЖИЗНИ
– Убью, если не заткнешься!
Слышно было так, будто орали в соседней комнате, а не этажом ниже. Ребенок выл так надрывно, что казалось еще немного и лопнет.
– Это она так ребенку? – Люда покачала головой, – Господи, ну и люди! Башка уже раскалывается от этих криков, – Она прибавила звук телевизора, но это не помогло. Зато захрипел динамик.
– Заткнись! – раздался вопль снизу.
– Между нами навсегда останется этот мост… – протрещал телевизор.
Я пожал плечами. Привык уже. У Ани что ни день то праздник. Раньше пьянки-гулянки, теперь вот ребенок родился. Интересно, он будет также на нее орать, когда вырастет?
– Ну, чего ты расселся? – это Люда уже мне.
Не знаю, как насчет будущего у соседей снизу, но мое представлялось мне непрекращающейся чередой посягательств на личную свободу. Черт меня дернул жениться!
– Чего тебе? – я отхлебнул пива и кинул в пасть пригоршню сухариков.
– Спустись уже и заткни ее! – Люда изобразила страдание, – И штаны надень. Смотреть противно.
– Скоро устанут, сами заткнутся.
Идти вниз не хотелось. Этого не было в моих планах на вечер. Вообще бы не вставать. Пиво крепко придавило меня к планете. Находился я за день, хватит. Хочу сидеть без трусов в любимом кресле и пить пиво.
– Она уже целый час орет, а мне вставать завтра в семь! А ты не мужик!
Началось.
– Сходи сама, раз невтерпеж.
– Ты – хозяин квартиры, тебе и идти! – завизжала Люда.
Завелась.
– Ты-то хотя бы не ори, – сказал я рассудительно, заливая в себя порцию пива.
– Вот ни о чем тебя попросить невозможно. Ну, Федя…
Заныла. В этот раз стадии ее вечернего настроения промелькнули стремительно. Страдание, ярость, жалость к себе. Того, что неизбежно начнется на следующей стадии, мне допускать никак не хотелось. И я встал. Потянулся, надел треники. От пива приятно покачивало. Только хотел сказать, что внизу кажется стихло, как ребенок завыл и соседка заорала эхом. Я сунул ноги в тапки и вышел в подъезд. Поежился. Закурил. Надо было куртку накинуть. В пять больших затяжек прикончил сигарету, сунул окурок в жестянку, прикрученную к перилам, и спустился вниз, звонко шлепая тапками о пятки. Вдавил кнопку звонка, наслаждаясь производимым треском, перекликающимся с криками внутри.
– Кто там?
– Федор. Сосед сверху.
Тишина в ответ. Ну как тишина – ребенок-то продолжал выть. На одной протяжной ноте.
– Хватит орать, Аня! По-хорошему прошу, – крикнул я.
Дверь приоткрылась. Квартира дохнула мне в лицо застоявшимся воздухом. Выглянула растрепанная голова, утыканная самодельными из газеты скрученными бигудями.
– Ты не охренел ли? – спросила Аня.
Ну, я и объяснил ей в двух словах суть претензий, порекомендовал не орать на ребенка. Матом конечно, как полагается в таких случаях. С легким надрывом, взявшись рукой за дверь, чтобы не закрыла посреди тирады. И тут выскакивает этот черт, ее сожитель. Отталкивает Аню и выдавливает меня, как пасту из тюбика на лестницу. Я его видел то пару раз, даже не знаю, как звать. Здоровенный битюк. Верх белой майки-алкоголички не виден, все волосами курчавыми заросло. Орет на меня, как слон боевой и огромной своей лапой дверь захлопывает прямо перед Аниным носом. Многослойный такой крик получился. Красивый даже чем-то. Ниже партии сожителя слышен визг соседки и еще ниже, еле различимый – вой ребенка. Я только лицо успел прикрыть локтями с обеих сторон и приготовился умирать. Прямо тут на заплеванной лестнице. А он орет, пузом своим меня вниз толкает и зачем-то подмигивает. Доходим мы так до середины пролета, ниже тусклый холл с почтовыми ящиками, с два года как высохшим фикусом и дверь на улицу, он еще раз подмигивает и доверительно так спрашивает: – Выйдем, покурим?