Такое же большое, как в Маскате, количество чужеземных общин и коммун, наличествовало, по словам Уэллстеда, еще только в двух местах в Омане – в Сухаре и Суре.

Жители Внутреннего Омана, рассказывает Джеймс Уэллстед, кочевники-бедуины и горожане, контрастно отличались друг от друга. Бедуины были людьми энергичными и жизнерадостными. Передвигались по городам, когда навещали рынки тамошние, вооруженными, с головы до ног. К въезным воротам, у которых оставляли своих верблюдов, приближались, восседая на них, гордо и величаво, непременно скрестив ноги. Именуя себя арабами истинными, свято чтили честь и достоинство их рода и племени, свою первородную, как сказывали, чистоту. Особенно, если история племени уходила корнями в седое прошлое, и рождением своим племя обязано было «арабам чистым», потомкам Кахтана, внука Сима, одного из сыновей Ноя. Оседлое население, жителей городов и поселений, называли «узниками стен», людьми несвободными.

Джеймс Уэллстед восхищался выносливостью бедуинов, которые в этом отношении, как он говорил, были сродни их верблюдам. В легких кожаных сандалиях, лишь частью предохранявших их голые ноги от раскаленного песка, они весь день спокойно могли брести по пустыне под жгучим аравийским солнцем, слепящим и валящим с ног европейца. А вечером, усевшись вокруг костра, и, потчуя себя финиками с кофе, радоваться тому, что даровал им Господь – остывшим, наконец песком, да легким дуновением свежего ветра.

С детства, делится своими наблюдениями Уэллстед, бедуины Аравии приучены к тому, чтобы подавлять в себе проявление любых эмоций, и терпеливо, со словами «Аллах велик!» на устах, преодолевать все тяготы и невзгоды жизни. Их отличает благородство и честь, мужество и отвага, гостеприимство и отзывчивость по отношению к соплеменникам. Но вот обид и оскорблений, нанесенных им, они не прощают, никогда и никому. И не успокаиваются до тех пор, пока не отомстят за них. Внимательны к детям. Терпеливо и с раннего возраста обучают их «урокам жизни». Ребятишки постигают передаваемые в племенах из поколения в поколение «правила достойной жизни» как в разговорах с отцами, так и во время традиционных для арабов Аравии маджалисов, мужских вечерних посиделок за чашечкой кофе с кальяном.

Высоко отзывался Уэллстед о гостеприимстве оманцев. Вспоминал, что во время пребывания в племени бану абу ‘али, которое некогда находилось в состоянии войны с англичанами, принимали его даже там тепло и радушно. Установили для него шатер. Забили овцу, и досыта накормили. А потом поочередно, один за другим, наведывались в шатер с кувшинами и поили его молоком, верблюжьим и козьим. Когда же он покидал племя, то провожали его, до самых границ становища, буквально все, кто там в то время был, и стар и млад, и мужчины и женщины.

Самым негостеприимным местом в Омане Уэллстед считал город Ибри, неподконтрольный тогда сеййиду Са’иду. Даже проживавшие по соседству с Ибри арабы и те, по словам Уэллстеда, сказывали ему, что, отправляясь туда, надо было быть либо вооруженным до зубов и максимально осторожным, либо притворившись нищим.

Через Ибри, город крепостей и фортов в речи историков, пролегали когда-то оживленные караванные пути, связывавшие разные части Аравийского полуострова.

Неизгладимое, судя по всему, впечатление произвело на Джеймса Уэллстеда и пребывание в племени бану абу хасан. Мужчины этого племени, сообщает он, с подчеркнутым вниманием относились к своим волосам. С рождения и до смерти ни разу их не стригли, и они отрастали у них до пояса. Во время передвижений по пустыне, располагаясь на ночлег под открытым небом, непременно лицом к звездам, вещи свои складывали в вырытую ими ямку. Засыпав ее, и расстелив сверху плащ-накидку, спокойно засыпали. При этом щит клали под голову, а меч и фитильное руже – по бокам, чтобы в случае возникновения опасности можно было сразу же воспользоваться оружием.