Я молча хлопал глазами, проклиная себя за тупость и скоропалительность выводов.

– А вот это – говоруны, – из другой коробки он сыпанул патронами покрупнее. – Калибр у них уже сорок четвертый магнум, а прозвище своё они получили за характерный бормочущий грохот при вылете из ствола. – И конечно же, серебрянки. – Передо мной выстроилась шеренга заострённых капсул высотой сантиметров по десять каждая. – Стальной сердечник, мягкая серебряная рубашка. Для чего нужны серебряные пули, в наше время осведомлены даже дети. Спросите любого сорванца на улице, и вам популярно объяснят, что охотиться на оборотней, вурдалаков и прочую нечисть без таких патронов нечего и думать. Загрызут.

– Не хотите же вы сказать…

– Сказать, милостивый государь, я ничего не хочу. Кроме того, что охотно вызвал бы вас к барьеру, и наказал за диффамацию. Но невинную голову, как говориться, и меч не сечёт, – Алекс аккуратно собрал патроны, каждый в свою коробочку, и убрал назад, в мешок. – А вы, без сомнения, человек совершенно невинный. Сиречь – несведущий. Так что, на первый раз, прощаю.

– А как же вурдалаки?

– Ммм… А что с ними?

– Вы берётесь утверждать, что они реально существуют?

– Извольте следовать за мной, милостивый государь.

И не дожидаясь моего согласия, Алекс стремительно направился к выходу.

На улице было мерзко. Царил тот глухой предрассветный час, когда и звуки гаснут, и мысли не могут обрести четкой формы, и самоё людское существование с его домами, машинами, и дневным столпотворением, кажется лишь навеянным сырым речным туманом мороком.

Высокое крыльцо особняка, в котором располагалось агентство, спускалось в сад, по зимнему времени раздетый и неухоженный. К широким кованным воротам вилась дорожка, шириной в одну лопату – по краям её громоздились слежавшиеся сугробы, в свете уличного фонаря фиолетовые, как синяки на лице алкаша.

– Ночь. Улица. Фонарь. Аптека, – привычные слова сорвались с губ прежде, чем я смог об этом подумать. – Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века – всё будет так. Исходов нет.

– Умрёшь – начнёшь опять сначала, – продолжил Алекс. – И повториться всё как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь…

Не глядя на меня, он пошел по протоптанной вдоль фундамента дорожке за дом, куда свет уже не доставал, и где громоздились таинственные серые тени.

– Он знал, о чём говорит. Этот наш тёзка, – с каждым словом изо рта Алекса вырывалось облачко пара. – Александр – имя сакральное, вечное. Тем, кто его носит, не суждено жить спокойно…

Мы остановились у крошечной калитки рядом с громадными мусорными баками, от которых, несмотря на мороз, шел неистребимый дух тлена.

– А теперь надобно тихонько постоять, и покурить, – прошептал он, доставая из кармана пиджака пачку "Медного всадника". Одну сигарету он протянул мне, другую взял сам, поднеся к кончику пламя бензиновой "зиппы".

Курить я не хотел. Это занятие у меня сопрягалось с проблемами, нервическими судорогами, плохим настроением и одиночеством.

Но сигарету всё же взял и вдохнул горьковатый, и даже приятный по морозу дым. В горле запершило.

– Не вздумайте кашлять, – будто угадав мой порыв, просипел Алекс.

Одеты мы были не для улицы. На мне были всё та же клетчатая ковбойка и джинсы, на Алексе – пиджак, белая рубашка и брюки с тёмным лампасом.

Через пару минут меня начало трясти – особенно пробирало, когда ветер, завывая меж прутьев чугунной решетки, толкал в лицо мокрой колючей ладонью.

И я уже было совсем собирался возмутиться, как вдруг, кинув взгляд на площадку рядом с баками, забыл и о холоде, и о странном моём знакомом, и о сигарете в пальцах.