Я вообще никогда не влезал, потому что мне было дико смешно. Но народу собралось вокруг достаточно, спор разгорелся нешуточный, короче, разошлись на том, что Чуня и Гига обиделись друг на друга. Но не прошло и получаса, как Гига вновь сцепился с кем-то, но это уже был грузин из Очамчиры. Кстати, в тот день их было очень много, они-то Гигу стали прессовать. О, мой Бог, Чуню я таким злым никогда не видел, как в тот день, он просто влетел, как Марадона в ворота, в толпу очамчирцев и разнес всех там за Гигу, ну и мы, конечно, подтянулись.

– Чуня, а ты-то куда? – спросил насмешливо Манучар после того, как мы их хорошо отделали.

– А что он наших бьет? – недовольно ответил Чуня.

– Наших? – вместе Манучаром произнесли мы и засмеялись.

– Да, наших, сухумчан никто не имеет права прессовать, ясно? – обиделся Чуня.

– Прости, Чуня, – вдруг подошел Гига и обнял его.

Я улыбнулся, и мне стало так приятно, только сам не понимал, отчего мне так приятно. После я понял, что Сухуми для нас был отдельным островом, который не относил себя ни к одному городу, ни к одной стране, ни к одной нации. И вот этот остров населяли сухумчане.

Брызги волн, шум моря и палящее солнце на «Амре», едва защищенной железными козырьками. Я всегда пытался понять, почему это место я любил больше всех других. Да просто это был мой отдельный островок на огромном архипелаге. Я связывал с ним не только встречу своих родителей, но и свою личную тайну о первой любви. Я сидел с чашкой кофе, когда мимо меня прошелся шлейф цветочных духов, обернувшись, я встретился взглядом с ней. Она была невероятно красивой и цветущей, приехавшая на пару месяцев озарить прелестный край. Кристина жила в Сухуми у бабушки, которая по собственному желанию решила остаться тут, а не переезжать к дочери в Москву. Мама Кристины была сухумчанка, а отец москвич, да к тому же партийный работник. Мы считали партийных работников отдельным видом человеческой расы, которая, по нашему мнению, не заслуживала уважения.

Каждое утро до трех часов дня я приглашал ее в «Амру», да так угадывал, чтобы никто не знал из моих. Стыдливость юношеского сердца присуща каждому, кто пытается скрыться за маской мужественности, не понимая, что любовь к женщине и есть проявление мужественности. Это я пойму после, а пока мне было очень неудобно, поэтому я всеми силами старался, чтобы никто об этом не узнал. После утреннего кофе и пирожного «Шу» мы гуляли вдоль набережной, слушали море и делились мечтами. После она уходила домой в сторону Маяка, а я бежал к ребятам.

В один из таких дней Манучар поделился с нами, что к его соседке Лали внучка из Москвы приехала, невероятная красавица, и что недели не пройдет, как она в него влюбится и бегать за ним будет. Он говорил так, что по моему телу пробегали тысячи токов одновременно, но я молчал. Молчал, когда он привел Кристину к нам в компанию познакомиться, а я сделал вид, будто впервые ее вижу. Я промолчал, даже когда она смотрела на меня непонимающим взглядом. Молчал до тех пор, пока Манучар не сказал, что на диком пляже вечером они встречаются. И тут меня будто облили холодной водой, я бежал, сбивая своими вьетнамками все камни по дороге, бился пальцами об асфальт, но бежал.

– Ты не должна к нему идти, – выдыхая горячий воздух, говорил я Кристине, стоя у ее дома.

– Тогда ты всем скажешь, – не договорила Кристина.

– Что скажу? – глубоко вдыхая, спросил я.

– Все скажешь и всем, – сказала она.

– Но…

– Если не скажешь, то я пойду, – развернувшись, Кристина ушла.

Ее слова очень подействовали на меня, и я решительно был готов пойти и все рассказать Ману и ребятам, но, только подойдя к ним, увидел счастливого Ману, который стоял с букетом гортензий.