– Документы, да.

Пауза.

– Иннокентий Иннокентьевич…

– Конечно, конечно.

Пауза.

– Послушайте, а почему бы вам не выпрыгнуть в окно?

– В окно?

– В окно, Иннокентий Иннокентьевич.

Разуваев минуту остается неподвижным, затем неспешно подходит к окну, отворяет его и…

– Что ты сделал с собой, Николай? – выдохнул потрясенный Матвей Антонович Продин, когда младший брат собственной тенью повис на его мраморной шее. Разряд кромешной тишины в ответ побудил его к действию. Он успел подхватить враз сделавшегося ребенком путешественника и понес в холеную избу, на пуховые перины. Перед тем, как окончательно оставить реальность, Николай Антонович успел молвить, Орех.

Слово погружающегося в небытие писателя, неожиданное и загадочное, отпечаталось в сознании брата и, точно почувствовав собственную значимость, играя и пенясь, вскоре пленило любые прочие мысли и темы и сделалось главным и единственным.

Орех, – размышлял Матвей Антонович, Почему орех? Что хотел он сказать этим? Орех ли он имел в виду, когда сказал «орех»?

Что за орех? Арахис? Фундук?

Быть может, ему хотелось есть? Так бы и сказал, «хочу есть».

Постеснялся? Исключено. У нас это не принято

Может быть, он имел в виду грецкий орех? В старинные года, когда он приезжал к нам каждый год, всегда привозил с собой грецкие орехи. Ему почему-то казалось, что для нас грецкие орехи – деликатес, такой же, как… не знаю… как, скажем, паюсная икра. Может быть, он сам обожает грецкие орехи? Нет же. Во всяком случае, я не замечал, чтобы он когда-нибудь прикасался к ним. По-моему он как-то оговорился, что терпеть их не может.

Да.

Тогда еще слабодушная мысль явилась мне «нате, Боже, что нам негоже». Тотчас прогнал ее… Скверно думать так о брате, чем бы он ни был.

Орех. Ядрышко. Скорлупа. Твердый предмет. Очень и очень твердый предмет. «Твердый как орех». Бытует такое выражение? Что-то такое я, кажется, слышал. Или не слышал? Вне всякого сомнения, орех – твердый. И что с того? Не знаю.

Что значит, «не знаю»? А то и значит. А, действительно, что вообще я знаю? Что вообще мы знаем? Делаем вид, дескать, знаем, а знаем ли?

«Твердый как орех». Фраза. Вот кто изобретает эти фразы?

Писатели.

Николай – писатель. Ну, и придумал «твердый как орех».

Что там еще есть в орехе? Зернышко

В грецком орехе зернышко большое, извилистое, похоже на мозг. Вот именно, похоже на мозг. Неумелая модель головы. Череп, твердый как скорлупа и ядрышко-мозг. Ирония. Образ. И что с того?

Шутил из последних сил? Дескать, он и есть грецкий орех? Не человек, способный при долгожданной встрече поприветствовать, улыбнуться, растрогаться, выспросить, а предмет обескровленный и бесчувственный. Намекал на то, что устал, на то, что слова молвить не может.

Нет, не то. Все же твердость и разум. Это подходит больше. Хотя, как знать?

Вот, задал задачку! Ай, да Николай! Писатель, чтоб тебе пусто было!

Вот Боркин, сосед, когда умирал, матерился, хорошо помню. У матерного слова тоже много значений, но никто, и я, в том числе, особо и задумываться не стал. Потому что теми немногими словами было сказано все. Казалось бы, ругнулся – а вся жизнь как на ладони. И потом, Боркин, когда умирал, знал, что умирает, чувствовал. Последнее слово должно быть емким и понятным. Николай как будто умирать не собирается. Дышит спокойно, сопит.

Просто устал с дороги, захотел поспать, чтобы потом, проснувшись…

Вот только не мог он дожидаться, когда проснется. Нужно было сейчас же, сию минуту сказать что-то очень важное. И ехал он для того, чтобы сказать что-то очень важное. Самое главное, самое сокровенное. Что же это, самое сокровенное? Получается – орех.