– Да где ж я их возьму?

– Не знаю, – немилостиво произнес Хаммаку. – Ищи где хочешь, но чтобы через пять минут были.

И ушел с пиршества озадаченный Аткаль – свечи именинные господину своему искать. Где бродил и долго ли отсутствовал – того не понял никто, включая и самого Аткаля, ибо все были чудовищно пьяны. Но свечки числом ровно двадцать семь добыл. На вопрос, откуда добро (не похитил ли, а то отвечай потом за дурака), только улыбался улыбочкой своей, таинственной и глупой.

И Хаммаку рукой махнул: и впрямь, не все ли равно. Главное – вот они, свечечки. А то какой день рождения без именинных огней? Мама – та всегда пирог большой заказывала в пекарне. И приносили пирог маленькому Хаммаку – огромный, как тележное колесо…

Не стало мамы, и наперекосяк все пошло. Вот и пирога нет, не побеспокоился никто.

Повелел Хаммаку рабу своему стать на колени. Аткаль приказу подчинился, на колени стал, лицо к брату названному поднял, улыбнулся. Чуял, задумал что-то Хаммаку. Какую-то знатную шалость.

– Голову ровно держи! – прикрикнул на него Хаммаку.

И начал привязывать свечки к волосам Аткаля – одну за другой. Тщательно привязывал – не хотел раба своего подпалить. Да и в доме пожар совершенно лишнее дело.

Привязывал и приговаривал: «Подарок ты мой ко дню рождения…»

Потом зажигалку вынул из кармана.

Гости, смекнув, в чем забава, смеяться начали. И Аткаль смеялся, хотя горячий воск стекал ему на голову, больно обжигал. Хорошую шутку отмочил Хаммаку, с фантазией человек. Далеко пойдет, если не прирежут его по пьяной лавочке.

Только когда свечи почти до самых волос аткалевых догорели, соблаговолил господин Хаммаку – дунул. С третьего раза все загасил под общий хохот и гром аплодисментов. Пнул Аткаля ногой – иди, не нужен больше.

Поднялся Аткаль и вышел на улицу. Волосы слиплись от воска, на левом виске обгорели немного, лицо в потеках сажи, хмель из головы выветрился. Шел и давился слезами, а отчего так ломило в груди, и сам понять не мог.

Но всему приходит конец, и хорошему – скорее, чем плохому. Закончилось материнское приданое. Все пропил Хаммаку на радостях, что нет за ним больше глаза. Уплыли за полцены в жадные руки торговцев платья, выкрашенные синей и пурпурной краской, драгоценности, особенно же – диадема с зелеными камнями в трех зубцах. Даже кое-какую мебель продали.

Вокруг Хаммаку уже торговцы недвижимостью виться начали. Отпихивали друг друга, вели с молодым хозяином липкие, многозначительные разговоры. И впрямь, дошло уже до того, что начал прикидывать Хаммаку, не заложить ли ему дом свой.

А потом неожиданно одумался. На удивление всем встряхнулся. И в пропасть, для него заботливо приготовленную, так и не шагнул.

Друзьям Хаммаку это, понятное дело, не понравилось.

До того даже дошло, что то один, то другой тащил Аткаля в кабак, угощал там за свой счет, а после жадно выспрашивал у него, пьяненького: «Что это с молодым господином приключилось?»

Аткаль даровую выпивку принимал с охотой и, по обыкновению своему, еще дружков приводил – пусть и тем перепадет немного радости. Приятели Аткаля сплошь были дрянь и голодранцы, но дом Хаммаку стоил того – терпели стервятники и Аткаля, и дружков его.

Однако только то и сумели из раба вытянуть, что ударился он головой об асфальт, что господин Хаммаку далеко пойдет, поскольку фантазия у него богатейшая, и что, возможно, откроет господин Хаммаку свое дело.

«Да какое дело-то?» – допытывались у Аткаля. Тот не отвечал, поскольку и сам ничего не знал. Только так, догадывался.

Но так или иначе, а в деньгах Хаммаку нужду испытывал. И долго бы ломать ему голову, к раздумьям не слишком привычную, если бы не счастливый случай.